Борис Левандовский - Хэллоуин

– Заплатила ли ты троллю свою копеечку?

Шатаясь под порывами усилившегося ветра, разгребая руками загустевший туман, Савельев подошел к железному желобу. Ухватил рукой за край, уперся в другой желоб. Старая краска шелушилась под одеревенелыми пальцами, крупицы ее отслаивались и улетали серым пеплом.

Ирка верила в то, что Хрясь настоящий.

Кошки пропали. Тело Ирки до сих пор не нашли.

И та девчонка, про которую рассказывала мать, ее разрезало поездом на две половины, но, говорят, отыскать смогли лишь переднюю часть. И тот глупец, схвативший электрический кабель, – его руки сгорели до локтей, а кистей не осталось вовсе.

Скорее всего, кошачьи останки он тогда не заметил. Не до того ведь было. А Ирку просто не нашли – так тоже бывает. И верила она всему, а особенно тому, что ей старший брат говорил.

Но что, если?..

Дрожа всем телом, Савельев опустил голову и заглянул в дыру.

Поначалу ничего рассмотреть не удавалось. Но постепенно глаза привыкли к темноте, и вот уже стали проступать смутные очертания: одна косточка, другая, кругляш детского черепа – похож на резиновый мячик. Кусок истлевшего белого платьица… с цветочками.

«Здравствуй, сестренка», – подумал Савельев.

Сердце сжалось в груди. Глаза обожгло, и по замерзшей щеке потекла горячая капля.

– Я ведь не хотел, чтобы так вышло, Ирка, – прошептал он в дыру. – Правда не хотел…

Прислонившись лбом к ледяному железу, Савельев закрыл глаза и разрыдался. Дал выход горечи, что копилась в его душе все эти годы. Ревел, как мальчишка, стоя на пятачке бетонной опоры, и вороны кружили над ним, потревоженные громкими, надрывными всхлипами.

Наконец он успокоился. Вспомнил о платке в заднем кармане брюк, достал, утер слезы с лица. Запустил пальцы в другой карман и выудил оттуда круглый, серебристо поблескивающий пятак.

– Последняя плата твоему троллю, Ирка. – Монета, сверкнув, полетела в трубу, ударилась о стену с внутренней стороны и отскочила в сторону. Проследив ее короткий путь, Савельев увидел мелкие кошачьи кости, белеющие кучкой неподалеку от останков его сестры.

Что ж, так оно и должно было быть.

Фантазии остались в мире детства. Деревья и животные не разговаривают. Людоеды прячутся не под сенью сказочных переправ, а в черством человеческом сердце. И у всякой сказки есть свой конец, даже у страшной. Выплакавшись, Савельев почувствовал спокойствие. Настоящий покой, какого не знал все эти годы.

Ответы найдены. Прощание состоялось. Ритуал соблюден. Перекреститься, что ли?..

Да нет, наверное, не стоит. Глупо как-то.

– Ма-аль-т-чик… – проворчала дыра.

Савельев окаменел.

– Ты ми-няу хорош-шо кормил, ма-аль-т-чик, – голос раздался уже сзади и одновременно – со всех сторон.

С протяжным злым свистом дыра выплюнула пятак обратно. Монета, срикошетив о ржавое железо, больно ударила Савельева в лоб. Выйдя из ступора, он метнулся в сторону лестницы. Но по бетону под ногой скользнул толстый, покрытый зелеными чешуйками хвост, и Савельев, зацепив его, с беспомощным криком растянулся на холодной шершавой поверхности.

Волна удушающего теплого смрада накатила на него сзади и сверху. Савельев подтянул колени к груди, сжался в тугой комок, толкнулся от камня и прыгнул к лестнице. Из разбитого носа хлестала кровь вперемешку с соплями. Краем глаза он увидел проступающие за пеленой тумана смутные очертания чего-то большого, невероятно большого… Громадная тень, выросшая из другой тени – моста. Она двигалась.

По ляжкам потекли теплые струйки, но Савельев не заметил, что обмочился. Пулей он взлетел, цепляясь за трясущиеся жерди расцарапанными в кровь пальцами, – наверх, наверх! Отчаянно брыкая ногами, кинул свое тело на шпалы, больно, до треска в ребрах ударившись грудью о рельс. Подняться на ноги сил уже не было.

И тогда Савельев, ломая ногти о металлическую сеть, скользя в собственной крови, слезах и моче, пополз. Над ним, хрипло хохоча, закружили проклятые птицы.

– Покор-рми мен-няу еш-ще, ма-аль-т-чик, – пророкотал мост.

Позади из тумана выпрасталась, разогнав воронье, гигантская, покрытая шерстью и чешуей ладонь. Она накрыла истошно вопящего человечка целиком. Огромные пальцы, заканчивающиеся черными когтями, сжались в кулак, оборвав жалкий писк влажным, чавкающим хрустом:

– Хияс-сь.

Забрав свое, громадная длань бесшумно растворилась в тумане, словно была соткана из него. Ветер развеял смутные очертания и подул ниже, чтобы слизать капли крови со шпал. Одинокий ворон, жалобно каркнув, взмыл наверх и присоединился к кружащей над переправой стае.

Вечер набросил на округу покрывало сумерек. Бледный серп неполной луны выкатил из закатных туч, разливая серебро в стылой дымке над пересохшей рекой. Старый мост смотрел во тьму холодными мертвыми глазами.

У него было много таких глаз.

Андрей Сенников

«А за окном снежинки тают…»

Вариантов всегда полно, главное – правильно их оценить. Когда Кит усвоил эту нехитрую истину, он перестал беспокоиться и начал жить. Потихоньку все наладилось.

Город, который жрал его заживо до тринадцати лет, перетирая гнилыми зубами бетонных коробок. Улицы, что раньше казались нитями прочной паутины, в которой он запутался, словно жалкая муха. Люди, которые всегда были чужими, черствыми и злыми, как пара законченных алкоголиков, что перестали притворяться родителями года три назад. Все изменилось и стало его личным карманом, а полное не может быть пустым. Верно? Стоило запустить туда пятерню, немного подождать, полуприкрыв глаза, и – оп-ля! – получить желаемое. И конечно, не забыть загодя произнести про себя волшебные слова: «Горшочек, вари!»

Кит усмехнулся в залепленное мокрым снегом окно старой маршрутки. На улице мело, раздолбанный «пазик» понуро тащил короткое тело по нечищеной мостовой, взметая колесами буруны грязной шуги. Он подпрыгивал перед светофорами на буграх снежного наката и вихлял задом на остановках, словно бульварная девка, вышедшая на съем. Кит ерзал вместе с сиденьем, не прикрепленным к трубчатому каркасу, вцепившись в поручень спинки перед собой. В салоне воняло дизельным выхлопом, мокрыми шубами и шерстью. Водитель вяло переругивался по сотовому с таким же, как он, рыцарем рубля и баранки, который промешкал у диспетчерской и теперь нагло сгребал пассажиров с остановок в паре светофоров впереди, как снегоуборочная машина.

«За бабки рубится, – подумал Кит. – Час пик. Новый год через два дня. Красота…»