Обещай, что никому не скажешь - Макмахон Дженнифер
Рейвен порылась в своей кожаной наплечной сумке, словно волшебница, ищущая заклинание, и вручила мне большое металлическое кольцо с ключами. Она показала мне, как они запирали мою мать по ночам в спальне на латунный навесной замок.
— О, Господи, — сказала я. — Она что, беглая преступница?
Рейвен объяснила, что если мы не будем этого делать, то мать может куда-нибудь уйти и заблудиться. По ночам ей становилось хуже. Днем моя мать хотя бы что-то соображала. Рейвен пообещала, что утром я увижу, как она изменится за ночь.
Другой ключ предназначался для запертой коробки на холодильнике, где хранились лекарства, прописанные доктором Кроуфордом за последние несколько месяцев: лоразепам, галоперидол, амбиен и тюбик с мазью от ожогов. Рейвен объяснила, что ей не нравился эффект от этих таблеток, они как будто одурманивали мать. Я старалась не закатывать глаза: а как она думала, для чего предназначены эти лекарства? Для душевного спокойствия? Она сказала, что до сих пор они давали ей таблетки только в особенно плохие моменты, но после пожара подумали о том, что, возможно, стоит увеличить дозировку. В большинстве случаев они обходились лишь домашними настойками Гэбриэла: настоем для улучшения памяти из гинкго, которую Рейвен добавляла в чай два раза в день. На ночь она давала матери отвар из корня валерианы. При мысли об этом у меня появилась горечь во рту, и я мысленно пообещала не подвергать свою мать такой ботанической пытке.
— Сейчас мы тщательно выполняем предписания доктора Кроуфорда, — сообщила Рейвен. — Пусть уж лучше она будет одурманенной, лишь бы не случилось новой беды.
Я согласно кивнула и взяла на заметку, что нужно как можно скорее проконсультироваться с геронтологом. Не то чтобы я не доверяла городскому врачу, но моя мать принимала сильнодействующие препараты, и я задавалась вопросом, насколько хорошо отслеживалось их воздействие на ее организм.
Еще был ключ от кухонного ящика с навесным замком, где хранились ножи, ножницы, пилка для ногтей и спички.
— Никогда не давайте ей спички, — настоятельно посоветовала Рейвен, как будто повязки на руках матери не были достаточно ясным предупреждением.
— Хорошо, — отозвалась я и снова представила обезумевшую мать с пеной у рта, выпускающую огненные стрелы с кончиков пальцев. Я потрясла головой, чтобы избавиться от этого кошмарного образа.
Рейвен продолжала описание ежедневных процедур: разбудить мою мать, умыть и одеть ее, вынести ночной горшок, сменить повязки, потом завтрак, прогулка, ланч, дневной сон и прием таблеток. Должно быть, я выглядела немного ошарашенной.
— Я знаю, что это большая нагрузка. И понимаю, как вы были потрясены, когда увидели ее в таком состоянии. Но даже сказать не могу, как я рада, что вы здесь. И Гэбриэл тоже. Мы просто больше не могли этим заниматься, особенно теперь, когда наступает зима. Ей нельзя оставаться одной. Только не здесь. — Она обвела комнату взглядом и беспомощным жестом указала на дровяную плиту и масляные лампы, подвешенные к потолку. — Посмотрим, что вы скажете через несколько дней. Боже, я так рада, что вы приехали!
Тут она обняла меня. Женщина, которую я едва знала и которая училась во втором классе, когда я уеха-ла из города, обвила меня руками и прижала к себе. Я была ее спасательным кругом. Я была той, кто приедет и приведет все в порядок, даже если это означало, что моя мать отправится в дом престарелых. Ее объятие выдавило весь воздух из моих легких. Отлично, подумала я, спасательный круг окончательно сдулся.
Первое, что я сделала после ухода Рейвен, — отперла замок на двери материнской спальни. Я не собиралась быть ее тюремщицей… по крайней мере, пока не собиралась. Я перебрала ключи на большом кольце, чувствуя себя помощником шерифа из старого вестерна. «Ты свободен, партнер. Только постарайся убраться из города до заката».
Я заглянула в комнату и увидела мать, крепко спавшую на кровати с латунными шишечками. Заводные часы громко тикали на ночном столике рядом с ней. Стрелки отливали фосфорным светом. Всего лишь восемь часов вечера, или пять вечера в Сиэтле. Джейми скоро вернется домой с работы. Тина, Энн или другая его подруга будет ждать в его квартире: обед в духовке, белое вино в холодильнике. Я гадала, как он подсчитывал количество своих девушек каждый месяц, а иногда каждую неделю. Наверное, помечал в календаре и делал записи. С горьким любопытством я вспоминала его привычку вести каталожные карточки. Он держал целые стопки таких карточек в своем офисе, в бардачке автомобиля, рядом с кроватью. Он совал их в карманы рубашек и пиджаков и постоянно писал на них короткие заметки для самого себя. Он перекладывал их из одного кармана в другой или запихивал между страницами журнала: напоминания о том, что нужно забрать вещи из химчистки, посмотреть книгу, о которой он слышал по радио. Вероятно, теперь он пользовался карточками для архивных записей о девушках. «Саша — рыжая, с шрамом после удаления аппендикса. Любит мартини, не любит собак». Я мысленно рассмеялась, когда представила, как карточка однажды выпадет из кармана его блейзера, когда другая девушка заберет одежду из химчистки.
Я отнесла лампу в бывшую художественную студию матери, где в углу стояла раскладная кровать с высокой стопкой одеял наверху. Потом я вкатила туда свой черный чемодан, а Мэгпай последовала за мной. Кошка наклонила голову и наблюдала, как я разбираю белье, носки и футболки и складываю их в обшарпанный деревянный комод, несомненно, принадлежавший давно ушедшему обитателю Нью-Хоупа. В туалетной сумочке я наткнулась на швейцарский армейский нож, он лежал рядом со скрабом из авокадо и шампунем с маслом чайного дерева; я сунула его туда в последнюю минуту, когда до меня дошло, что его не разрешат пронести на борт самолета. Пожалуй, я использовала его только для открывания бутылок вина и нарезки сыра на импровизированных пикниках, но мне нравится быть готовой ко всему. Я было решила положить нож в ящик с острыми предметами на кухне, но в конце концов сунула его в боковой карман сумочки, где он обычно лежал, — ведь эту вещь я всегда держала при себе.
Внезапно меня одолела усталость. Не из-за распаковки чемодана, а из-за всего, что я увидела сегодня вечером. Из-за моего возвращения. Меня угнетало ощущение вины из-за того, что жизнь моей матери постепенно ускользнула от нее, пока я тщательно обустраивала свой маленький мирок в Сиэтле, вместе с электроприборами и галогеновыми светильниками. Я оставалась в блаженном неведении, полагая, что все не так уж и плохо, что Рейвен просто преувеличивает, когда мы разговариваем по телефону.
Я поставила масляную лампу на прикроватный столик и легла на кровать, чтобы немного отдохнуть. Мэгпай присоединилась ко мне, мурлыча, как газонокосилка. Мои мысли разбредались, но есть и спать совсем не хотелось. Мне не составляло труда вообразить бессонную ночь и утро с тяжелой головой и припухшими глазами. На самом деле мне нужно было выпить чего-нибудь горячего, предпочтительно с ромом и специями. Потом я вспомнила о запертой коробке с лекарствами на кухне и отправилась туда, позвякивая ключами. У меня нет привычки регулярно баловаться сильнодействующими средствами, но маленькая таблетка амбиена никому не повредит. Для верности я приняла две штуки.
Ожидая, пока лекарство подействует, я рассматривала картины моей матери, поблескивавшие в свете лампы. В основном это были натюрморты, но один холст остался незавершенным: миска с фруктами в строгих оттенках серого. Это был подмалевок, — сцена, лишенная цвета, — лишь намек на будущую картину.
Глава 3
Конец апреля 1971 года
В пятом классе водителем нашего автобуса был Рон Макензи — настоящий бульдог с толстой шеей и бдительными глазками-бусинами. Он всегда носил черную вязаную шапочку и шевелил челюстями за рулем с таким видом, будто жевал свой язык. Глядя на него, можно было подумать, что он всю жизнь водил школьные автобусы, но на самом деле он когда-то работал в НАСА. Он рассказывал об этом новым ученикам на своем маршруте, давая понять, что мог летать в космос или учиться на астронавта; только под нажимом он признавался, что управлял грузовиками и подъемниками, а не лунными модулями. Он развозил части ракет. Рон Макензи прикасался к металлу, который улетал в космос. Он вернулся домой в Вермонт с мыса Канаверал из-за того, что мать его жены тяжело заболела, и там стал водить автобусы и работать в городском гараже.
