Глаза дракона - Кинг Стивен
Томас подумал о лодке потому, что иногда, по воскресеньям, его отец любил запускать кораблики во рву, окружавшем дворец. Такие простые забавы всегда нравились Роланду, и Томас навсегда запомнил день, когда отец взял его — и только его — с собой. В то время у короля был специальный советник, который показывал ему, как делать бумажные кораблики. В тот день громадный старый карп поднялся из илистой воды и проглотил кораблик. «Морское чудище!» — повторял король, смеясь до слез и крепко обняв сына. Томас запомнил все до мельчайшей детали — яркое солнце, гниловатый запах воды во рву, тепло отцовских рук и его колючую бороду.
Поэтому однажды, когда он чувствовал себя особенно одиноким, он решил смастерить отцу лодку. Томас знал, что лодка получится не особенно красивой — руками он работал немногим лучше, чем головой. Но он знал и то, что, хотя король мог приказать любому мастеру, даже великому Эллендеру, сделать ему самую лучшую лодку, разница в том, что это он, его сын, целый день трудился над подарком отцу.
Томас терпеливо, сидя у окна, вырезал лодку из куска дерева. Он много раз занозил руки и один раз сильно порезался. Но это его не останавливало — он мечтал о том, как они с отцом пойдут в воскресенье запускать его лодку — вдвоем, потому что Питер ускачет куда-нибудь на Пеони или будет играть с Беном. И пусть даже тот же карп проглотит его лодку, если при этом отец так же обнимет его, и рассмеется, и воскликнет, что это лучше историй о морских чудовищах, глотающих целиком андуанские клипперы.
Но когда он пришел в комнату к отцу, там был Питер, и Томасу пришлось полчаса ждать, пряча лодку за спиной, пока Роланд восхвалял меткость Питера в стрельбе. Томас видел, что брат чувствует себя неловко и хочет уйти и дать ему поговорить с отцом, но он все равно ненавидел Питера.
Наконец Питер изловчился уйти. Томас подошел к отцу. «Я тебе сделал кое-что, папа», — он достал из-за спины лодку внезапно вспотевшими руками.
«Правда, Томми? Ну и что же это?»
«Да, что же это?» — подхватил откуда-то взявшийся Флегг. Голос его звучал небрежно, но он смотрел на Томаса с глубоким вниманием.
«Что это? Покажи».
«Я знаю, папа, как ты любишь запускать кораблики по воскресеньям, и вот я… — ему отчаянно хотелось продолжить: и вот я захотел, чтобы ты опять взял меня с собой, и сделал эту вещь, но он не мог этого сказать, просто не мог. — Вот я… сделал лодку… Я целый день работал… порезался… и…» Сидя у себя, Томас заготовил целую речь, которую готовился произнести, держа лодку за спиной, но теперь он не мог вспомнить ни слова, а то, что он мог вспомнить, не имело, казалось, никакого смысла.
Поэтому он просто протянул лодку с ее неуклюже хлопающим парусом Роланду. Король повертел ее в своих грубых пальцах. Томас смотрел на него, затаив дыхание. Наконец Роланд посмотрел на него.
«Хорошо, Томми. Очень хорошо. Это каноэ?»
«Лодка с парусом, — разве ты не видишь парус? — хотелось ему закричать. — Я целый час привязывал его и не виноват, что один узел развязался, и он теперь хлопает!»
Король подергал парус, который Томас вырезал из наволочки.
«А-а… ну да. А я сперва подумал, что это корыто с бельем», — он подмигнул Флеггу, который улыбнулся и промолчал. Томаса вдруг затошнило.
Роланд взглянул на сына посерьезневшими глазами и поманил его к себе. Все еще надеясь на лучшее, Томас подошел.
«Это хорошая лодка, Томми. Неуклюжая немного, как ты сам, но и хорошая, тоже как ты. И если ты хочешь действительно сделать мне подарок, учись стрелять из лука, чтобы выиграть когда-нибудь соревнование, как Питер сегодня».
Томас уже давно учился стрелять, но отец, по-видимому, забыл об этом. Томас ему не напомнил; он просто стоял, глядя на свою лодку в больших руках отца. Его щеки и лоб залила краска.
«В конце остались двое — Питер и сын лорда Таусона, — и инструктор велел им стрелять с сорока ярдов. Сын Таусона долго целился, а Питер сразу подошел к рубежу и выстрелил. И еще до того я увидел его взгляд и понял, что он выиграет. Еще до того, как он пустил стрелу! Представляешь, Томми? Жаль, тебя там не было…»
Король продолжал рассказ, небрежно отложив лодку, над которой Томас трудился целый день. Томас стоял и слушал, с той же дурацкой, автоматической улыбкой. Что толку? Отец никогда не возьмет его с собой запускать лодку. Ведь Питер, должно быть, вырезал бы такую даже с завязанными глазами и вдвое быстрее. Во всяком случае, отцу бы она точно показалась лучше.
Через какую-то адскую вечность Томас смог, наконец, уйти.
«Я думаю, мальчик много трудился над этой лодкой», — заметил Флегг.
«Похоже, — ответил Роланд. — Ну и штука! Похоже на собачье дерьмо с торчащим из него платком». («И на то, что я делал в его возрасте», — добавил он в уме).
Томас не мог услышать этих его слов, но каким-то чудом он их услышал, когда выходил из Большого зала. Внезапно тошнота сделалась невыносимой. Он вбежал в свою комнату, и его вырвало в тазик.
На следующий день, прогуливаясь возле кухни, Томас подстерег старого бродячего пса, пробравшегося туда в поисках отбросов. Он подобрал с земли камень и швырнул в пса. Удар попал в цель — дворняга, визжа, свалилась на землю. Томас знал, что его брат, хоть и старше его на пять лет, никогда не попал бы камнем в цель с такого расстояния. Утешение было сомнительным — Питер просто никогда не стал бы бросать камнями в собаку, особенно в такую старую и жалкую.
В какой-то момент Томаса охватило сострадание, и глаза его наполнились слезами. Потом он вспомнил, непонятно почему, слова отца: «Похоже на собачье дерьмо с торчащим из него платком». Он набрал камней и стал бросать в бьющегося на земле пса. Часть его хотела оставить пса в покое или даже вылечить его, как Питер вылечил Пеони, и любить его. Но другая часть хотела сделать псу больно, словно это изгоняло боль из его собственного сердца. Потом в голову ему пришла дикая мысль:
А что, если бы на месте этого пса был Питер?
Это решило дело. Томас кидал камни в пса, пока тот не издох. Никто не видел его, а если бы кто-нибудь увидел, то сказал бы: «Это плохой мальчик, плохой и злой». Но они не увидели бы того, что случилось накануне — как Томаса рвало в тазик и как он потом плакал. Нет, Томас был завистливым, был невезучим, но повторяю — он не был по-настоящему плохим.
Я сказал, что никто не видел, как он швырял камни в дворнягу, но это не совсем так. Флегг видел это той ночью в своем магическом кристалле. Он видел это… и радовался.
Глава 17
Роланд… Саша… Питер… Томас. Теперь мы не поговорили только об одном человеке, так ведь? Пришло время поговорить и о Флегге, хоть мне и не очень хочется о нем говорить.
Иногда люди в Делейне звали Флегга Человеком в капюшоне, иногда просто Черным — и он на самом деле был черен, несмотря на свое бледное, как у покойника, лицо. О нем говорили, что он хорошо сохранился, но это не звучало комплиментом. Он пришел в Делейн из Гарлана во времена деда Роланда. Тогда он выглядел худым, остролицым мужчиной лет сорока. А в конце царствования Роланда он выглядел худым, остролицым мужчиной лет пятидесяти. Но ведь прошло не десять, не двадцать, а целых семьдесят шесть лет. Младенцы, лежавшие без зубов в колыбельках, когда Флегг появился в Делейне, выросли, народили детей, состарились и умерли беззубыми в своих кроватях, а Флегг постарел всего на какой-то десяток лет! Конечно, это было волшебство, и хорошо иметь в королевстве настоящего волшебника, а не какого-нибудь фокусника, который вытаскивает из рукава голубей. Так говорили люди Делейна, боясь признаться даже себе самим, что не видят во Флегге ничего хорошего. Но, встречаясь с ним, они поспешно переходили на другую сторону улицы.
Действительно ли он пришел из Гарлана, где странные пурпурные горы дремлют в туманной дымке? Не знаю. Гарлан — волшебная страна, где ковры порой летают, а святые люди игрой на флейте поднимают ввысь веревки из плетеных корзин, карабкаются по ним и исчезают в небе. Многие искатели приключений из более цивилизованных стран, таких, как Делейн и Андуа, приходили в Гарлан. Большинство исчезли так же бесследно, как святые в небе, а те, кто вернулся, сильно изменились — и не всегда к лучшему. Да, Флегг мог прийти из Гарлана, но, если и так, это было не во времена деда Роланда, а намного раньше.
