Кладбище домашних животных - Кинг Стивен
Элли на следующий день пришла к нему, опечаленная. Луис в своем кабинете работал над моделью. Это был «роллс-ройс» 1917 года выпуска. «Серебряный призрак» — 680 деталей, более 50 движущихся частей. Он был почти готов, и он уже воображал шофера, прямого наследника английского кучера восемнадцатого или девятнадцатого столетия, решительно садящегося за руль.
Он увлекался моделями с десятилетнего возраста, когда дядя Карл подарил ему пушку времен Первой мировой. Потом он соорудил почти все самолеты из набора «Ревелл», а после перешел к более сложным вещам. Дальше были корабли в бутылках, военная техника и период, когда он воспроизводил оружие так реалистически, что трудно было понять, почему оно не стреляет — кольты, и винчестеры, и люгеры, и даже «Бэнтлайн Спешиэл». За последние пять лет это были большие теплоходы. Модели «Лузитании» и «Титаника» стояли на полках в его университетском кабинете, а «Андреа Дория», законченный перед самым отъездом из Чикаго, украшал каминную доску в их комнате. Теперь он перешел к классическим автомобилям, и если предыдущий график будет соблюдаться, он надеялся, что лишь через четыре-пять лет это увлечение сменится каким-нибудь другим. Рэчел смотрела на это его единственное настоящее хобби снисходительно, с некоторым презрением; после десяти лет брака она еще надеялась, что ему это когда-нибудь надоест. Быть может, нечто в таком отношении исходило от ее отца, который до сих пор считал, как и во время замужества дочери, что зять должен лизать ему задницу.
«Может быть, — подумал он, — Рэчел права. Может, одним прекрасным утром, когда мне стукнет тридцать семь, я встану, отнесу все эти модели на чердак и брошу их там».
Тут и вошла Элли.
Вдалеке, в чистом осеннем воздухе он слышал звук воскресных колоколов, созывающих прихожан на молитву.
— Привет, папа, — сказала она.
— Здравствуй, крошка. Что-то случилось?
— Да нет, ничего, — сказала она, но ее лицо говорило о другом — что-то все-таки случилось. Волосы ее были только что вымыты и рассыпались по плечам. В рассеянном свете они казались более светлыми, чем обычно. На ней было платье, и Луис вдруг подумал, что его дочь всегда надевает платье по воскресеньям, хотя они и не ходят в церковь. — Что это ты делаешь, папа?
Тщательно полируя крыло, он стал ей объяснять.
— Погляди, — он бережно дал ей колесо. — Видишь, какие тут шины? Когда мы поедем в Шайтаун на День Благодарения на Л-1011, то ты увидишь у него такие же.
— Подумаешь, шины, — она отдала ему колесо.
— Ладно, — сказал он. — Вот если бы у тебя был свой роллс-ройс, ты могла бы говорить «подумаешь». Если бы у нас хватало денег на такие вещи, можно было бы немного поважничать. Ничего, вот заработаю второй миллион и куплю. «Роллс-ройс Корниш».
«Так о чем же ты все-таки думаешь, Элли?»
— А мы богатые, папа?
— Нет, — сказал он, — но до нищеты нам тоже далеко.
— А Майкл Бернс в садике сказал, что все доктора богатые.
— Знаешь что: скажи Майклу Бернсу, что многие доктора могут стать богатыми, но на это уходит двадцать лет... а в университетском лазарете вообще разбогатеть трудно. Разбогатеть можно, когда ты специалист. Гинеколог, ортопед или невропатолог. Вот они богатеют быстрее. А такие, как я, — медленнее.
— А почему ты тогда не стал специалистом?
Луис снова подумал о своих моделях, о дне, когда он не захочет больше трудиться над самолетами, танками «тигр» или автоматами; когда ему покажется, что корабли в бутылках — это просто хлам; и тут же подумал, что не менее глупо всю жизнь осматривать детские ноги или в резиновых перчатках лазить в вагинальный канал женщин в поисках опухоли или повреждения.
— Мне этого просто не хотелось, — сказал он.
Черч вошел в кабинет, постоял, изучая ситуацию своими яркими зелеными глазами, молча вспрыгнул на подоконник и вознамерился там уснуть.
Элли посмотрела на кота, нахмурившись, что показалось Луису странным. Обычно Элли смотрела на Черча с такой горячей любовью, что это выглядело почти болезненным. Она начала ходить по кабинету, разглядывая модели, и, наконец, сказала:
— А на этом зверином кладбище много могил, да?
«Ах, вот в чем дело», — подумал Луис, но не обернулся: после сверки с инструкцией он как раз начал прилаживать к роллс-ройсу задние фары.
— Ну да, — сказал он. — Больше сотни, я думаю.
— Папа, почему животные не живут так же долго, как люди?
— Почему, некоторые живут столько же, а некоторые и намного дольше. Слоны живут очень долго, а есть морские черепахи, которые живут столько, что люди даже не могут определить, сколько им лет... а может, могут, но просто не верят.
— Слоны и черепахи — они ведь не домашние. Домашние живут совсем мало. Майкл Бернс говорит, что каждый год жизни собаки равен нашим девяти.
— Семи, — автоматически поправил Луис. — Я вижу, к чему ты клонишь, малышка, и в этом есть своя правда. Собака, которая прожила двенадцать лет, уже старая. Видишь ли, это называется «метаболизмом» и относится не только ко времени, но и к другим вещам. Вот, например, некоторые люди едят много и остаются худыми, как твоя мама, из-за метаболизма. А другие, как я, не могут есть много, чтобы не растолстеть. У нас разный метаболизм, вот и все. У большинства живых существ этот метаболизм работает, как часы. У собак он очень быстрый, а у людей гораздо медленнее. Мы живем в среднем семьдесят два года, и, поверь мне, это очень долго.
Из-за того, что Элли выглядела по-настоящему расстроенной, он постарался ее успокоить и немного покривил душой. Ему было тридцать пять, и казалось, что эти годы прошли очень быстро.
— Вот у черепах метаболизм очень ме...
— А у кошек? — спросила Элли, снова взглянув на Черча.
— Кошки живут столько же, сколько и собаки, — сказал он, — во всяком случае, большинство. — Тут он приврал. Кошки вели опасную жизнь и часто умирали жестокой смертью, пожалуй даже чаще, чем люди. Черч грелся на солнышке (или делал вид); Черч мирно спал каждую ночь на постели его дочери; Черч был так очарователен, когда играл с веревочкой или мячом. Но Луис видел, как он подкрадывался к птице с перебитым крылом, и его зеленые глаза горели азартом и, как казалось Луису, холодным удовольствием.
Он редко убивал кого-либо; исключением была только большая крыса, которую он поймал где-то на улице и приволок домой. Зрелище было таким омерзительным, что Рэчел, которая была тогда на шестом месяце, тут же вырвало. Жестокая жизнь, жестокая смерть. Их губят собаки, не гоняются, как глупые псы из мультфильмов, а догоняют и убивают, и другие животные, и отравленная приманка, и проезжающие машины. Кошки — гангстеры животного мира, живущие вне закона и так же умирающие. Многие из них так и не доживают до старости.
Но как было объяснить все это твоей пятилетней дочери, которая впервые столкнулась с понятием смерти?
— Что ж, — сказал он, — Черчу сейчас три года, а тебе пять. Он еще будет жив, когда тебе исполнится пятнадцать, и ты перейдешь в высшую школу. Это еще долго.
— А мне не кажется, что это долго, — возразила Элли, и теперь ее голос дрожал. — Это совсем не долго.
Луис, наконец, оставил свою модель и поманил дочь к себе. Она села к нему на колени, и он снова поразился ее красоте, которая еще подчеркивалась огорчением. Она была смуглой, как левантинка. Один из врачей, с которыми он работал в Чикаго, Тони Бентон, прозвал ее «индейской принцессой».
— Дорогая, — сказал он, — если бы это зависело от меня, я сделал бы так, чтобы Черч жил сто лет. Но я не могу ничего изменить.
— А кто может? — спросила она и тут же сама ответила. — Наверно, Бог.
Луис проглотил смешок. Все было слишком серьезно.
— Бог или кто-то еще, — сказал он. — Часы идут, вот и все, что я знаю. Но у них нет гарантии.
— Я не хочу, чтобы Черч стал, как все эти мертвые животные! — закричала она, и на глазах ее показались слезы. — Я не хочу, чтобы Черч умирал! Он мой! Он не Бога! Пусть Бог заведет себе кота! Пускай он заведет сколько угодно проклятых старых котов и убивает их! Черч мой!
