Виктор Точинов - Пасть

Но вспомнил он другое: искаженное ужасом, странно уцелевшее на растерзанном теле лицо Саши (другого Саши, мальчика Саши); чумазых и голодных детей на улицах Грозного — детей, которые, выжив, через несколько лет начнут закладывать фугасы на дорогах и бомбы на вокзалах; и снайпера, первого пойманного при нем снайпера — мальчишка, лет пятнадцать-шестнадцать, тонкая полоска пушка на верхней губе, самое время первый раз влюбиться и писать неуклюжие стихи, но — война, и дедовская винтовка с новенькой оптикой, и бойцы глотают слезы за убитого командира, и тело корчится на груде пылающих покрышек…

Бога нет, если гибнут дети…

Граев вспомнил все и с трудом разлепил губы:

— Не знаю…

Саша увидела по его лицу, что про это — не стоит; спросила о другом:

— А когда ты последний раз был в театре, Паша? Когда в последний раз встречал рассвет в лесу, на реке, в горах?

Рассвет в горах Граев встречал пять лет назад — и это был очень нехороший рассвет. А в лес или на реку хотел выбраться — но все не получалось. Он промолчал, а Саша продолжила:

— Когда ты прочитал последнюю книгу, Паша? Ты приходишь с работы и часами смотришь в стену — ты весь там, затем словно спохватываешься, натягиваешь улыбку, как перчатку на руку — тесную, неудобную перчатку, — и тащишь меня в койку. Ладно хоть это у тебя здорово получается…

Граев слегка обиделся. И сказал с оттенком затаенной гордости:

— Зато я умею танцевать. Хорошо умею, Саша.

Она посмотрела на него с недоумением. Огромная фигура Граева порой была обманчиво-медлительна, порой двигалась неуловимо быстро, перетекала, словно капелька ртути — которую не остановить, не схватить пальцами, — но мысль о танцах при взгляде на нее приходила в последнюю очередь.

— Это называется танец под пулями. Противник стреляет в тебя — и не может по, хотя ты не прячешься и расстояние все меньше и меньше… Многие думают, что это вроде качания маятника, лишь чуть сложнее. Ерунда. Маятник — упражнение, набор заученных движений. Их рваную амплитуду можно угадать и расшифровать — и пристрелить качающего. А танец — это искусство, это импровизация, в которой ты сам не знаешь, что сделаешь в следующую секунду. Правда, зрители не аплодируют. Зрители, если станцевал хорошо, лежат и умирают…

Саша, которой такой вид искусства никак не понравился, молча встала и начала собирать посуду в раковину. Спина напряжена — обиделась? Граев тоже встал из-за стола, посмотрел на часы и сказал:

— Мне надо уйти. Срочно. Дело часа на три-четыре. Может, на пять.

Она обернулась, посмотрела тревожно:

— Это опасно?

— Нет. Посидеть в пустом офисе, полистать документы… Граев задумался, представив ночной офис “Ориона” — таинственный, молчаливый, загадочный, каким бывает ночью любое место, наполненное днем людьми и звуками. Вспомнил (что греха таить!) огромный кожаный диван в приемной Кати. Подумал, что в отличие от Славы дел у него там мало, и достаточно неожиданно для себя самого предложил:

— Поехали с нами?

Она задорно тряхнула волосами:

— А что? И поеду!

Граев смущенно удивился сам себе — до сих пор его женщины и его работа существовали раздельно. И сказал, маскируя смущение:

— Заодно познакомлю со Славой Астаховым. Отличный парень. И пока не женат. Есть все шансы.

Она, в четвертый раз за время их знакомства, попыталась выдать ему пощечину (теперь — исключительно в шутку). Как и обычно, ладонь прорезала лишь пустоту…

Глава X

Если Воронин и удивился намеченной акции — ничем этого не проявил. Граев, пока Астахов растолковывал Кате механику закулисной жизни фирмы, зашел в его кабинетик, посмотрев с легким любопытством: знал или нет? В принципе особого значения это не имело. В заговоре Дима не участвовал, комплот сложился задолго до его появления в “Орионе”, а если что и пронюхал по долгу службы, то явно занял выжидательную позицию.

— Ну что, Дима? Особист спит, а служба идет? — Граев изрядно недоспал и говорил с каким-то понурым сарказмом.

Воронин не стал делать вид, что ничего не понял из разговора Славы и Граева с Катей.

— Не наезжай, Граев! Директор Колыванов запретил Потапову прослушку подчиненных — так? Так! Екатерина Андреевна мне это запрещение подтвердила. На разработку личной жизни данных не было — да и к чему? Все свои и все гешефты крутили в офисе… Чтением мыслей я не владею, в контрактах-инвайсах понимаю не больше твоего… Какие ко мне претензии?

— Да какие претензии… Устал я, как собака… Все последние дни копал в этом направлении. Потому как картина складывается интересная: похоже, орлы наши о свободном полете задумались до исчезновения Колыванова. Аферы их могли пройти исключительно при его отсутствии. И он, полное впечатление, что-то инстинктивно подозревал… Есть кое-какие зацепки…

Версия, привязывающая “орионовских” заговорщиков к исчезновению шефа, рассказом Метцеля не подтвердилась и не опроверглась. Но сейчас Граева интересовало другое. Происхождение своей ночной находки. Довольно неприятной и неожиданной.

— Претензий нет… — повторил он. — Есть кое-какие вопросы… Как часто ты проверяешься на предмет вредных насекомых? Сильное подозрение, что наши прохиндеи тут слушали. Иначе непонятно, как кое-какая информация к ним попала…

— Два раза в неделю, все по инструкции…

— И?..

— Чисто. Ничего. Ни разу…

Два раза в неделю… Эх, Воронин… Небось в одни и те же дни и в одно и то же время…

На самом деле проворовавшихся менеджеров Граев в этом грехе не подозревал. Не тот уровень техники. На радиорынке такого не купишь. И по Интернету не закажешь. Очень серьезные штучки нашел Граев, поработав здесь ночью с детектором. Очень серьезные люди интересовались происходившим в “Орионе”.

Зря все-таки обвиняли Граева в грубой приземленности и полнейшей оторванности от мира изящных искусств. Художественная жилка у него, несомненно, была, и спектакль, разыгранный в “Орионе”, был срежессирован на славу…

Проштрафившиеся менеджеры сидели по углам приемной, ожидая вызова к начальству, беседовавшему пока с Сережей Метцелем, — телефоны на секретарском столе отключены, мобильники у всех изъяты.

Быкообразные индивиды из спортивно-оздоровительного комплекса создавали надлежащую атмосферу: нагло курили, порой извлекали из карманов тяжелые предметы членовредительного назначения, лениво обменивались замечаниями о незавидной судьбе выявленных в других фирмах крысятников.

Одному из арестованных от неопределенности и переживаний приспичило по малой нужде. Бычара навис над ним, повертел у носа пудовым кулаком и утробным голосом посоветовал отойти к окну и отлить в цветочный горшок — бедолаге сразу расхотелось. Ребята из службы Воронина, не столь зверообразные, но весьма плечистые, тоже поглядывали на сослуживцев без любви и нежности, выразительно почесывая кулаки, — им объяснили, что среди прочего разворовывались и их премии.