Николай Норд - Избранник Ада

Баал-берита превратился в огромного волка, угрожающе взъерошившего роскошный седой загривок. Склонив вниз благородную голову, он исподлобья угрюмо сверкал зеленым пересветом своих бесстрашных глаз, свирепо рычал, ощерив дюймовые изогнутые клыки, и рыл задними лапами землю, вырывая из нее целые валуны, сыпавшиеся за его спиной в пропасть.

Сам же Люцифер обрел облик стройного, бледного, красивого юноши, с огненным печальным взором все тех же больших черных глаз, видимо – свой истинный, такой, каким он был, будучи правой рукой Господа. Два белых крыла трепетали за его спиной, словно готовые поднять Люцифера ввысь. Он был облачен в латы, отливающие серебром, на голове красовался двурогий золотой шлем, копирующий морду Бефамота.

Вся Троица, нарочито не спеша, сохраняя величественное достоинство, стала пятиться по лунному мосту назад к горам и ущельям.

А перед лешим вмиг образовался буфер из всей той нечисти, что пребывала в моей квартире, она прикрывала отступление Великой Троицы. Лешак сражался с мелкими нечистыми, раздавая удары налево и направо, ломая им кости и раскалывая их головы кулаками, как арбузы молотом. Нечистая сила не оставалась в долгу, она кусала, бодала и царапала лешего, вырывая из него клочья шерсти и заливая его тело струями крови. И все же, этот клубок сражающихся, исходящего яростными воплями, злобным рыком и стонами гибнущих, усилиями лешего, медленно подвигался назад, вслед за отступающей Троицей.

И тут я заметил, что в комнате продолжала оставаться та странная фигура в капюшоне, которая не принимала участия ни в предыдущем нашем бесовском церемониале, ни в присходящем сейчас сражении. Она медленно приблизилась ко мне:

– Отдай мне моё! – глухим, скрипящим голосом, от которого у меня мороз пробежал по коже, произнесла фигура и откинула капюшон.

Я увидел лицо Урбана де Грандье – величественного старца, благородное в этом своем своем величии, слегка горбоносое, с тонким очертанием губ и густой копной седых, длинных, до плеч, волос. Глубоко запавшие его светло-серые глаза излучали ледяную стужу. Лишь мраморное чело его было испорчено белым рубцом застарелого шрама.

На мгновение я оцепенел. В этот миг старик левой рукой сорвал с моей головы диадему, а правой – выхватил из-за моего пояса атаме и молниеносным движением руки полосонул им меня по горлу. От неожиданности, я даже не успел отстраниться и, схватившись за горло, вскрикнул.

На мой крик обернулся «бабай», сквозь невообразимую шумиху я услышал его громовой голос: «Не бойся, тебя нож не возьмет – в тебе мертвая вода!»

И, правда, нож даже не оцарапал меня, только скользнул по шее, словно по металлической трубе. Я посмотрел на руку, которой прижимал горло – на ней не было ни капли крови, только в самой шее ощущалось сильное жжение, будто его обвили раскаленной проволокой, и оттуда вырвалось жгучее пламя, словно из мартеновской печи. Огонь, хлещущий из меня, также не причинял мне боли, но вместе с ним уходили куда-то мои жизненные силы, я стал слабеть.

Тем не менее, чисто на автомате, по старой боксерской привычке, я ударил маркиза. Но его уже втягивала в Зазеркалье, словно гигантский пылесос, какая-то неведомая сила, и я промахнулся. Мой удар пришелся не в челюсть, а по предплечью руки, в которой Урбан де Грандье держал кинжал. От этого удара, клинок сорвался с его кисти и отлетел в сторону. Он воткнулся в ящик моего письменного стола и задрожал в нем, издавая, словно камертон, какую-то заунывную ноту.

Де Грандье, с ужасающем воплем, рванулся, было, обратно за ним, но безуспешно – по лунному мосту его все сильнее затягивало назад в Ад. Ноги его мельтешили, словно у спортсмена на беговом тренажере, тело было наклонено вперед, как у спринтера, обе руки были напряженно простерты ко мне, одна – с зажатой в ней диадемой, другая – с растопыренными пальцами, готовыми вот-вот что-то схватить.

И тут же астральное зрение стало медленно покидать меня, смазывая финальную картину происходящего. Но я еще смог увидеть, как Урбан де Грандье, миновав свалку дерущихся бесов и лешего, присоединился к Люциферу со товарищи, уже оказавшихся по ту сторону лунного моста. Он в бешенстве изрыгал проклятья и грозил кулаком в мою сторону.

Сам же Люцифер наблюдал за побоищем со снисходительной холодной усмешкой. Но вот Повелитель Ночи воздел руки к небу, и Зазеркалье озарила сумасшедшей яркости вспышка молнии, врезавшейся в лунный мост. И тот, расколовшись надвое, обрушился в бездну, взметая облака серебряной пыли…

В тот же момент в комнате вспыхнула выключенная люстра, послышался сухой треск взорвавшейся лампочки. Взрыв этот был такой силы, что расколол один из плафонов, и на меня брызнули осколки битого стекла, оставившие на одной из моих рук капельки крови. Одновременно в квартире самопроизвольно включились и погасли все электроприборы.

Вслед за этим на Зазеркалье жахнул удар грома невиданной мощи, от которого, казалось, должны были лопнуть в моих ушах перепонки, и оттуда в комнату, словно стальной плеткой, хлестнуло порывом морозящего ветра. Он едва не сбил меня с ног и загасил, стоящие на полу и теперь опрокинувшиеся свечи. А свеча, стоявшая на столе, упала на открытый коробок спичек, лежащий на чернильнице. Спички моментально вспыхнули, распространяя в квартире запах серы и паленой шерсти – это горели волосы лешего. В этот момент изображение в зеркале исчезло, оставив после себя черный провал.

Оглушенный и вмиг ослабевший, с гудящей, раскалывающейся головой, я кое-как, с невероятным трудом, в потемках добрался до кровати и свалился на нее, как подкошенный. Мертвый сон навалился на меня, как разъяренный медведь на промахнувшегося охотника, и я моментально заснул крепким, беспамятным сном.

…Проснулся я, когда часы показывали три часа дня. Значит, я спал половину суток. Комната представляла собой печальное зрелище полного погрома. Поваленные стулья, разбросанные на полу светильники и свечи, раскиданные листки бумаги, осколки битого стекла от плафона, лампочки и блюда с алфавитом.

Вольт Дьявола был раздавлен, на его сплющенной фигурке, на месте пупка, блестела кровинка, я тронул ее пальцем и сам порезался – это оказался осколочек от красного плафона с потолочной люстры. Зеркало в шифоньере пересекала наискось и зигзагообразно, как миниатюрная молния, трещина.

Чувствовал я себя отвратительно: голова моя была тяжелой, словно ее, вместо мозгов, забили свинцом, горло жгло, во рту было кисло, будто я наелся типографского шрифта журнала «Сибирские огни». Все тело ломило, как после проведенного вчера нелегкого боксерского поединка. Мучила, словно с тяжелого похмелья, жажда.

Я поднялся и заплетающейся походкой поплелся на кухню хлебнуть из бутылки холодненького «Боржоми». Когда открыл холодильник, то обнаружил его растаявшим – поддоны под морозильником были полны воды. Также оказались не работающими телевизор, радиоприемник, все лампочки в квартире. Проверил пробку в электрощитке – оказалась сгоревшей, заменил, но ничего не изменилось – все приборы, включенные в сеть, не функционировали, электролампы оказались испорченными.