Татьяна Корсакова - Музы дождливого парка

Упав животом на припорошенную мокрыми листьями площадку, Марта протиснулась между прутьями ограждения, ухватила Арсения за левую руку.

— Ты потерпи, я сейчас… Арсений, родненький, ты только не разжимай пальцы. — Она не знала, слышит ли он ее, она даже лица его не видела из-за ослепительно-ярких сполохов костра. — Держись второй рукой! Ну, пожалуйста!

— Не могу. Кажется, я растянул запястье, когда хватался за перила… — Его голос звучал спокойно, но в спокойствии этом Марте чудилась обреченность.

Она его не удержит. Не удержит и уж тем более не затащит обратно на площадку. У нее не хватит ни сил, ни пространства для маневров, ее собственное тело уже сползает вниз по скользкой от дождя и листьев площадке.

— Ты только держись, я что-нибудь придумаю.

— Марта, ты упадешь. Отпусти…

— Не могу. — Чтобы не разреветься, она до крови закусила губу. — Если отпущу, упадешь ты. Ты уже падал из-за меня…

Она и в самом деле не могла. Не могла позволить ему умереть еще раз. Но и спасти его она не могла тоже. Оставалось ждать, когда у кого-нибудь из них закончатся силы…

Рядом жалобно взвыл Грим, просунув голову между прутьями ограждения.

— Грим, хватай! — Арсений взмахнул травмированной рукой, и мощные челюсти тут же сомкнулись на его запястье.

Теперь они рычали в унисон: Арсений от боли, а борющийся за его жизнь Грим от напряжения. Марта тоже боролась: из последних сил, уже почти теряя сознание, она думала только о том, чтобы не разжать пальцы.

— …Да что же это такое?! — В ее наполненную болью и борьбой реальность пробился сиплый голос, а ускользающее запястье Арсения перехватила жилистая загорелая рука. — Отпускай, Марта! Я его держу!

Она не могла его отпустить. Не могла разжать сведенные судорогой пальцы.

— Эх, грехи мои тяжкие! — В голосе, знакомом и незнакомом одновременно, добавилось хрипотцы. — Держись, парень, я сейчас… только перелезу через ограждение… ты ж не сможешь, как Марта… между прутьями… Подождите, дети, я сейчас…

Марта упустила момент, когда все закончилось, когда боль в мышцах и связках сделалась чуть слабее, а голова больше не гудела от напряжения.

— Все, девочка, можешь отпускать своего дружка. — Щеки коснулась сухая, вся в трещинках ладонь Акима. — Вытащили мы его.

Вытащили! Ей хотелось кричать от радости, хотелось обнимать и целовать их всех сразу: Арсения, Акима и Грима, но сил не было. Сил хватило лишь на то, чтобы некрасиво, на коленках, подползти к Арсению, заглянуть в его серое от боли лицо.

— До чего ж ты упрямая, Марта! — Левой рукой он пытался одновременно гладить радостно поскуливающего Грима и придерживать поврежденную правую. Он даже пробовал улыбаться, но получалось у него не слишком хорошо.

— Да, Марта, она такая — упрямая! — Рядом с ними присел на корточки Аким. — Совсем как Наталья. А рука — это ничего, рука до свадьбы заживет. Ты, парень, не горюй. И так вон в рубашке родился. Думал, не успею уже, а ты гляди какой живучий…

— Да, вовремя вы. — Арсений смотрел на Акима внимательно и настороженно, так, словно знал о садовнике какую-то тайну.

— Не вовремя, парень. Опоздал я на целую жизнь… — В незабудково-синих глазах Акима вдруг блеснули слезы. — Если бы раньше догадался, может, Наталья бы до сих пор жила. Но хоть вас, неразумных, от беды уберег. — Он болезненно поморщился, прижал натруженную ладонь к груди. — Мало времени у меня осталось, дети. Я хоть и неверующий, а умирать без исповеди не хочу. Вы уж потерпите, выслушайте старика…

Аким. Исповедь

Как же он его ненавидел! Лютой ненавистью ненавидел, зубами готов был вцепиться в глотку и рвать, рвать… Он ненавидел Савву Стрельникова, но с не меньшей, а то и с большей силой он любил Наталью. Ради нее, ради счастья видеть дочь и внучку Аким готов был на все, даже на то, чтобы отказаться от мести.

Наталья приняла решение сама. Она всегда была смелой и решительной, гораздо более решительной, чем он. И тот грех она взяла на себя, не позволила Акиму замарать душу убийством.

Он нашел ее на скамейке в парке, потерянную, отчаявшуюся, но все равно непостижимо решительную. Ему не нужны были слова, чтобы понять, но он все равно спросил:

— Ты сделала это, Наталья?

Она не нашла сил ответить, лишь молча кивнула в ответ.

— Где?

— В павильоне… Он ее почти доделал… Аким, она едва ли не живее меня! Ты веришь?

— Я верю. — Он верил, он как никто другой знал, на что способен Савва Стрельников. — Как ты это сделала?

— Ядом. Я убила Савву его же собственным ядом, Аким.

— А чашка? Ты забрала чашку?

— Нет. Я не могу туда вернуться. Теперь я убийца! Чем я лучше его?

— Ты лучше. — Замирая от недозволенной нежности, Аким погладил ее по волосам. — Иди в дом, Наталья. Я все улажу.

Он уладил. Ради Натальи он пошел бы даже на преступление, а тут такая малость.

Савва лежал у ног статуи, жалкий, с перекошенным от ужаса лицом. Что он увидел перед смертью? Какие демоны восстали из преисподней, чтобы забрать его с собой? Этого не узнать никогда, да и нужно ли?!

Аким едва удержался от того, чтобы не пнуть поверженного врага, остановился в самый последний момент, испугался, что такой недостойной местью уподобится тому, кого ненавидел все эти годы.

В павильоне было холодно, казалось, даже статуи мерзнут в этом мертвом морозном царстве. Урания, еще незавершенная, но уже узнаваемая, смотрела на Акима с укором, точно злилась из-за того, что теперь ей никогда не наполниться жизнью, не вдохнуть полной грудью, не сойти со своего постамента.

Аким поднял с пола молоток, взвесил в руке, всматриваясь в знакомые черты. Урания была божественно красива, едва ли не красивее остальных муз. После смерти Саввы Стрельникова в красоте ее больше не было угрозы, а у Акима не нашлось сил уничтожить такое чудо… Достаточно просто спрятать статую, убрать в такое место, где Наталья не увидит ее никогда. Он потерял Наталью, но Урания останется с ним до скончания дней.

Нишу в основании колонны Аким увидел, когда убирал с пола осколки разбившейся чашки. Оттуда, из зияющего провала, тянуло могильным холодом, а еще там что-то было.

Шкатулка из почерневшего от времени дерева, полная удивительных и непостижимых вещей. Вещей, наполненных жизнью и воспоминаниями. Шкатулка была дорога Савве Стрельникову, дорога до такой степени, что он хранил ее в тайнике.