Дитя среди чужих - Филип Фракасси
– Килрой! Черт возьми.
Теперь он точно опоздает, и Мартин будет злиться (и имеет на это право). Но нельзя вот так оставлять Килрой. Он не знает, когда вернется, и ни за что не позволит своей кошечке есть дешевый корм, которым миссис Дарли кормит своего толстого сиамца.
– Хм,– выдыхает Хамада, на мгновение забывая о Килрой, музее и паршивой еде миссис Дарли. Он нагибается и берет конверт без адреса, имени и вообще каких-то данных на лицевой стороне.
В нем что-то дергается, когда он переворачивает конверт, и Рио чувствует, как пересыхает во рту, а волоски на голове встают дыбом. Конверт грязный, использованный и мятый. Это не доставка, не письмо из больницы или что-то подобное.
Это что-то другое.
Он оттягивает металлические язычки у клапана, открывает конверт и запускает туда руку. Пальцы касаются сложенной втрое бумажки и чего-то похожего на полароид. Чувствуя с каждым мгновением тошноту и ужас все сильнее, Рио вытаскивает оба предмета из конверта.
Когда он видит уставшее, побитое лицо Генри, его маленькое безвольно тело на куче грязных одеял у голой серой стены, Рио не вскрикивает и не рыдает, но когда разворачивает записку и читает содержимое, перегибается через низкие перила своего крыльца и выблевывает свой ранний завтрак на клумбу с ветвями роз, нецветущими в это время года.
Закончив, Рио, спотыкаясь, возвращается в дом, кладет конверт и его содержимое на кухонный стол и набирает домашний номер Торнов. Его палец замирает, зависнув над клавиатурой, а мозг напоминает, что Хамада не знает домашний номер Торнов, а записная книжка с данными клиентов находится в портфеле, который может быть, а может и не быть в кабинете или в спальне на втором этаже.
– Да твою мать,– громко говорит Рио, не обращаясь ни к кому (даже не к Килрой, которая и правда уже уплетает миску дешевого корма в соседнем доме миссис Дарли).
Не колеблясь ни секунды, Хамада набирает 9-1-1.
6
Генри просыпается от ускользающего воспоминания, словно из сна. Он думает, может, это был не сон, а что-то другое. Кто-то разговаривал с ним.
– Папа? – неуверенно спрашивает он в непривычной темноте.
В комнате все та же морозная температура, и мальчик смотрит на одноглазый обогреватель и видит черное окно, которое должно пульсировать огненно-красным теплом.
Ответом на его слабый вопрос служит лишь тишина.
– Черт бы все это побрал,– бормочет он и радуется, что хотя бы снова носит относительно чистую одежду, хоть и ощущается она льдом на коже.
Лиам сдержал свое слово, хотя обогреватель оставляет желать лучшего. Тюремщик принес красное, потрескавшееся пластиковое ведро, которое нашел в сарае, наполовину наполненное питьевой водой, а также пузырек со средством для мытья посуды, которым похитители по необходимости мыли руки. На дне ведра была твердая корка грязи, но внутри было достаточно чисто, а трещина была ближе к верху, так что вода почти не разливалась. Генри сам обо всем позаботился и отмыл одежду как мог, довольный возможностью отвлечься от ужасной ситуации, от постоянного страха.
Разумеется, Лиам в это время снова спрашивал о его способностях. Генри думает, что Лиам – ну, по крайней мере отчасти – верит Генри. Насчет его дара, твари в подвале, ее защитницы в лесу. Взрослые похитители и полные придурки также чувствуют в себе нужду высмеивать, издеваться и запугивать. Но Генри знает, по его мыслям, по цветам его чувств, что насмешки бессмысленны, это просто реакция взрослого мужчины, столкнувшегося с чем-то необъяснимым. Чем-то страшным. Генри понимает, что мужчинам не нравится бояться, поэтому они отыгрываются на всех подряд – предпочтительно на более слабых,– а это тактика любого хулигана и идиота, с которыми Генри когда-либо сталкивался за свою короткую, травмированную жизнь.
В большинстве своем Генри удавалось не обращать внимание на подшучивания Лиама.
– Если ты читаешь мысли, то почему же не знал, что Джим тебя похитит? Почему не знал его истинных мотивов?
Генри всего лишь пожал плечами.
– Я не лезу. Не нарушаю личные границы. Однажды я чуть не сорвался. Но он хорошо играл. И вообще, можно притворяться и в голове. Ты тоже так делаешь. Иногда.
– Брехня,– отвечает Лиам, вешая мокрую футболку Генри на бесполезную, сломанную ручку двери. Генри не потрудился ответить или оправдаться. Ему было не только все равно, поверит ли ему этот человек, но постепенно он начал понимать, что ему вообще на надо было ничего рассказывать. Он надеялся (по-идиотски), что они станут друзьями. Что если он откроется Лиаму, тот поможет Генри. Защитит его. Сохранит ему жизнь.
Но теперь Генри знает, что вел себя, как маленький. Наивно и глупо. Защитить его может лишь он сам. Никому в этом доме нет до него дела. Даже существа, с которыми он общался (он не мог подобрать другого слова), были не чем иным, как монстрами.
Опасными монстрами.
– И вся эта тема с разговором с твоим покойным отцом? Ты знаешь, что это безумие? Тебе бы в больницу, Генри. Тебе нужна… не знаю даже, шоковая терапия. Лекарства. У тебя лютые галлюцинации, и это стремно. В смысле, не пойми неправильно, я верю, что у тебя сверхъестественный дар к интуиции, угадыванию чисел и тому подобному, с этим очень трудно поспорить. Я же не дубина. Но говорить с умершими – это одно, а видеть их – совсем другое. Это значит, ты чокнутый. Когда все закончится, сделай мне одолжение и сходи к врачу.
Одетый лишь в длинную черную футболку Лиама, Генри старался держать свой голый зад как можно ближе к керосиновому обогревателю, чтобы при этом не обжечься. Было приятно быть в сухости и тепле, и ему не терпелось снова надеть свою одежду. Кроме того, мыльная вода, какой бы отвратительной ни была, вымыла его руки, которые до этого были настолько грязными, что Генри даже не хотелось прикасаться к себе. Эти маленькие утешения позволяли ему игнорировать колкости Лиама, хоть его и раздражали напоминания об отце.
Очень сильно.
– Это не так уж странно,– сказал Генри.– Я любил его и скучаю.
Лиам не ответил, когда Генри протянул ему относительно чистое нижнее белье. Мальчик окунул штаны в воду, гадая, сможет ли она еще что-то отмыть, потому что стала коричневой и пахла – хотя и слабо – мочой и лимоном. Сочетание, от которого у Генри неприятно свело живот.
– И вообще,– спокойно продолжил Генри,– ты отец. Если бы ты
