Роберт Чемберс - Послание из тьмы

Изящно поклонившись, Фергюс произнес:

– Господа, я намеренно не сообщил название этой пьесы, чтобы ознакомить вас с удивительным свойством нашего инструмента: арфа поет сама. Касаясь струн, мы зачастую не знаем, что услышим, и, создав мелодию, спрашиваем у друзей: «Как по-вашему, о чем это?» И слышим в ответ самые разные описания. Тому, что мы сейчас сыграли, я дал название «Рассвет в лесу». Но я уверен, что каждому из вас представился свой образ… – Он обвел взглядом зал и чуть заметно улыбнулся, увидев, что г-н де Гурвиль, сидевший на стуле в углу возле входа, чинно сложив руки на животе, блаженно дремлет. – Арфа не бывает грубой и громкой, она дарит покой, будит мысль и проясняет память. Поэтому названия всех наших пьес условны и служат лишь для запоминания…

Я не слишком музыкальна по природе, но чародейская арфа увела меня в далекие и теплые края, где я когда-то мечтала побывать с моим милым мужем, но так и не успела… Чувствуя, как предательские слезы подступают к глазам – слезы, которым я не смела дать волю на людях уже столько лет, – я, как всегда, обратилась к источнику несгибаемой твердости: взглянула на принцессу Шарлотту-Маргариту. Она смотрела на ирландцев со спокойной улыбкой, руки ее небрежно лежали на подлокотниках кресла. Прекрасное, лишь слегка увядшее лицо казалось воплощением внимания, но я заметила, что глаза принцессы влажно блестят. «Что с вами?» – прикрываясь веером, спросила я. «Разве мало у меня причин для слез?» – еле слышно ответила она, не повернув головы.

Зоркий и чуткий Фергюс уловил наше состояние и тотчас, кивнув брату, заиграл что-то веселое, а Арджил запел так, что вскоре все мы заулыбались, и даже господин де Гурвиль встрепенулся.

О, в тот вечер скучать никому не пришлось! Арджил пел на своем родном языке, а Фергюс предлагал нам отгадать, о чем песня. Получалось порой весьма точно, порой смешно или чуть-чуть, в меру, непристойно – мы чудесно провели время!

Только около полуночи братья сыграли прелестную прощальную пьесу и отправились отдыхать, а гостей пригласили в соседнюю залу, где были сервированы легкие закуски; сама же принцесса, сославшись на духоту, открыла одну из застекленных дверей, ведущих на террасу, и вышла. Я последовала за ней.

Сады лежали перед нами в сырой темноте ноябрьской ночи, еле слышно шелестя последними не опавшими листьями. Пахло пожухлой травой; роскошный цветник, с подрезанными на зиму и присыпанными кустами роз, казалось, смыло темной волной. Но госпожа Шарлотта-Маргарита неотрывно всматривалась в эту осеннюю пустоту, где не на что было смотреть.

– Мне рассказывали, будто ирландцы доселе владеют волшебством древних друидов, – вдруг промолвила она. – Сейчас я готова поверить этому. Эти арфисты… Поглядите! Вы видите их?

Я знала, что музыканты отказались даже от ужина, сославшись на усталость; с какой стати было им среди ночи покидать теплую постель, выходить в холод и сырость? Разве что и впрямь ради какого-то колдовства…

Жутковато мне стало, но я все-таки посмотрела в ту сторону, куда указывала принцесса.

По дорожке, обсаженной цветущими розами, не спеша шли двое – мужчина и женщина. Кавалер, намного выше дамы ростом, был без шляпы, густые каштановые волосы вились по широкому воротнику. Дама, держащая его под локоть, склонила на его плечо гладко причесанную голову. Походка женщины была грациозной, но чуть неуверенной, ее спутник ступал легко, как свойственно хорошим танцорам и фехтовальщикам. Они медленно уходили вглубь сада; мы могли их видеть, потому что светлый ореол окружал их, словно облачко летнего тепла, а розы, погребенные на зиму розы на их пути вспыхивали рубинами или жемчужной белизной – и гасли, как только они проходили. Лиц мы не видели; но это памятное, изысканно-простое платье Марии-Фелисии, этот воротник, давно вышедший из моды… это неразделимое единство молодых супругов…

– Боже мой, боже… – прошептала Шарлотта-Маргарита. – Вы понимаете, Изабель? Они приходили, чтобы послушать музыку!

Долгий день в холмах

Прозрачный, радужно искрящийся ручеек медленно растекался по увядшему лугу, и уже травы распрямлялись, зеленея, и готовились расцвести – но легкое прикосновение сухих пальцев матери остановило прилив радости. Эдвард вздрогнул, взглянул снизу в лицо леди Адель, но она смотрела в сторону дома.

– Отец? – спросил он тихо.

– Да. Прошу тебя, не спорь с ним хотя бы сегодня!

– А чем сегодня отличается от всех прочих дней? – сердито бросил Эдвард, но тут же прикусил губу: мама ни в чем не виновата!

Он поднялся с колен и оглянулся. Отец уже спускался в сад.

– Я намного бодрее себя чувствую, – сказала леди Адель, пытаясь утешить сына. – И даже хочу есть. Позавтракаешь с нами здесь? День такой чудесный!

– Завтракать? Нет, мама… Я не голоден. И вообще… У меня дела в городе. Срочные…

Эдвард, конечно, и не надеялся, что мать ему поверит, но нельзя же убегать совсем молча? Он быстро пошел навстречу сэру Эдгару, рассчитывая проскочить без вопросов, но твердая рука удержала его на первой ступеньке лестницы.

– Сколько еще раз мне следует повторить внушение, чтобы оно до тебя дошло? Когда ты усвоишь, что от твоих выходок матери может стать только хуже?

– Я говорил с доктором, – сквозь зубы возразил Эдвард. – Он не отрицает, что сила…

– Мало ли чего в теории не отрицает наука! – взорвался отец. – А на практике все это оказывается фиглярством либо детской игрой. Мы демонстрируем всему миру сыновнюю любовь! Смотрите все, я часами просиживаю у ног матери, не щажу себя, чтобы ей помочь, хвалите меня за это!

– Отец!

– Молчи! Где была твоя сыновняя любовь полгода назад? Леди Адель уже тогда была нездорова, и что ты уделял ей, кроме «Доброе утро, матушка» в час дня, когда отоспишься? Ты болтался неизвестно где, волочился за развратницами, а мать не спала ночей, дожидаясь, не придешь ли ты! Каждая такая ночь укорачивала ей жизнь. А теперь ты намереваешься восполнить потери патетическими жестами и заклинаниями?

– Отец!!

– Да, я твой отец, родитель пустозвона и бездельника, не способного думать ни о чем, кроме своих удовольствий. Неужели ты не понимаешь, что мать подыгрывает тебе, чтобы не расстроить, не огорчить дитя? Она, в отличие от тебя, умеет любить!

У сэра Эдгара дрожали руки и в глазах стояли слезы, но сын не видел этого – он упорно смотрел на мраморную ступеньку, по которой цепочкой ползли муравьи.

– Куда ты смотришь? Ты меня слышишь? – В ярости граф Клиффорд взял его за подбородок и заставил глядеть себе в лицо. – Запомни: я запрещаю тебе устраивать эти фокусы. Выбирай – или ты ведешь себя пристойно и помогаешь мне скрасить матери ее последние дни, или я отправляю тебя в Клиффорд. Ты понял?