Либба Брэй - Великая и ужасная красота

На лице мадемуазель Лефарж блуждает особо садистская улыбка. Это не предвещает ничего хорошего.

— Bonjour, mes filles. Сегодня мы будем вести беседу на разные темы, чтобы проверить ваше знание языка.

Урок разговорной речи. Я абсолютно беспомощна в этом, и гадаю, долго ли мне удастся ускользать от внимания мадемуазель Лефарж.

Элизабет поднимает руку.

— Мадемуазель, а у Сесили пропал голос!

— Вот как? Весьма неожиданно, мадемуазель Темпл!

Сесили пытается заговорить, но безуспешно. Энн одаривает ее вежливой улыбкой, и Сесили вдруг откровенно пугается. И утыкается в свой учебник.

— Что ж, хорошо, — заявляет мадемуазель Лефарж. — Мадемуазель Дойл, начнем с вас.

Итак, я попала в серьезный переплет. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть я с этим справлюсь, пусть я это переживу…» Похоже, именно сегодня мадемуазель Лефарж даст мне наконец пинка под зад и отправит в младший класс. Она резко задала какой-то вопрос насчет реки Сены и замерла, ожидая моей реакции. Я открыла рот… и все изумленно затихли, но больше всех изумилась я сама. Я заговорила по-французски как какая-нибудь парижанка, и вдруг обнаружила, что много знаю о Сене. И о географии Франции. И об истории ее монархии. О революции. Я почувствовала себя такой умной, что мне хотелось говорить и говорить, рассказать обо всем последнем историческом периоде… но мадемуазель Лефарж наконец опомнилась от потрясения и неожиданно нарушила установленные ею же самой правила.

— Весьма примечательно, мадемуазель Дойл! Весьма неплохо! — с придыханием сказала она по-английски. — Как видите, юные леди, когда вам хочется приложить усилия к какому-то делу, результаты сразу говорят сами за себя! Мадемуазель Дойл, вы сегодня получаете тридцать поощрений — это рекорд для моего класса!

Наверное, кому-нибудь из нас следовало бы закрыть рты Марте, Сесили и Элизабет, потому что они распахнулись слишком уж широко… да и глаза у них чуть не выскочили из орбит.

— А что мы будем делать теперь? — шепотом спрашивает Пиппа, когда мы рассаживаемся по местам, ожидая появления мистера Грюнвольда.

— Думаю, теперь очередь Энн, — говорю я.

У Энн мгновенно вытягивается лицо.

— Моя? Н-но я не знаю…

— Ну же, не теряйся! Разве тебе не хочется, чтобы все увидели, на что ты способна?

Энн морщит лоб.

— Но ведь это не буду настоящая я? Это будет магия. Как с твоим французским.

Слова Энн вызывают легкий румянец на моих щеках.

— Да, я слегка слукавила. Но ты-то действительно умеешь петь, Энн. Так что ты просто покажешь себя с лучшей стороны.

Энн продолжает сомневаться. И нервно прикусывает нижнюю губу.

— Не думаю, что у меня получится.

Тут нам приходится замолчать, потому что явился наш невысокий, коренастый австриец. Мистер Грюнвольд всегда пребывал либо в дурном настроении, либо в еще более дурном. Других вариантов не существовало. Но в этот день он превзошел самого себя, потому что настроение у него наидурнейшее.

— Так, прекратили свою вечную болтовню! — рявкает он, запуская пальцы в жидкие седые волосы.

Он начинает вызывать нас одну за другой, чтобы мы перед всем классом исполняли один и тот же гимн. И всем по очереди устраивает полный разнос. Гласные звучат у нас плоско и глухо. Рты открываются недостаточно широко. Я сорвалась на высокой ноте, и мистер Грюнвольд горестно вскрикнул: «Ах!», — как будто его пытали.

И вот наконец настает очередь Энн.

Она поначалу смущается и робеет. Мистер Грюнвольд ворчит и покрикивает на нее, что, конечно, не идет ей на пользу. Я мысленно умоляю Энн показать наконец свой голос. «Пой же, Энн! Ну, давай!» И наконец она запела по-настоящему. Как будто птица покинула гнездо и свободно воспарила высоко в небе. Мы все благоговейно умолкаем. Даже мистер Грюнвольд перестает отсчитывать такты. Он смотрит на Энн во все глаза, и по его лицу разливается радость.

Я так горжусь своей подругой! И почему только матушка не хотела, чтобы мы воспользовались магией сфер? С чего она взяла, что мы не готовы ею пользоваться?

Энн заканчивает гимн, и мистер Грюнвольд аплодирует. Мужчина, который ни разу не похвалил никого из нас, аплодирует Энн! Девушки присоединяются к нему. Они теперь смотрят на Энн по-другому, они видят в ней нечто совершенно новое. А разве это не то, чего хочется каждому? Чтобы его заметили?

Мы наслаждаемся волшебным днем и радуемся, пока не наступает наконец вечер. И тут мы ощущаем, как последние капли магии вытекают, оставляя нас заметно изможденными. Даже миссис Найтуинг обращает на это внимание.

— Мисс Кросс, у вас сегодня несколько усталый вид.

— Я действительно устала, миссис Найтуинг.

Пиппа розовеет.

Миссис Найтуинг представления не имеет, что происходит в ее школе по ночам, пока она спит, выпив свой стаканчик шерри.

— Тогда вам лучше прямо сейчас отправиться в постель и как следует отдохнуть и выспаться. Вы ведь наверняка хотите выглядеть хорошо завтра, когда мистер Бамбл приедет навестить вас.

— Ух… а я и забыла, что он должен завтра явиться с визитом, — жалуется Пиппа, когда мы тащимся в спальни.

Энн потягивается, закинув руки за голову, и ее движение напоминает кошачье.

— А почему бы тебе не порвать с ним? Просто скажи, что тебе этого не хочется.

— Ну, тогда мне не на шутку достанется от матушки, — фыркает Пиппа.

— Мы могли бы вернуться в сферы и сделать тебя ужасно уродливой, — предлагает Фелисити.

— Ну уж нет!

Мы добираемся до верхней площадки лестницы. На потолке виднеются пятна сажи над газовыми фонарями. Странно, почему я никогда не замечала этого прежде?

— Ну и ладно. Тогда можешь попрощаться с сэром Безупречным Рыцарем и стать супругой адвоката, — с насмешливой улыбкой говорит Фелисити.

Чудесное лицо Пиппы искажается от тревоги, но тут же ее нахмуренный лоб разглаживается. В глазах Пиппы вспыхивает решимость.

— Я могу просто рассказать ему правду. Об эпилепсии.

На стенах тоже виднеются следы сажи. Как многого, оказывается, я не замечала вокруг себя!

— Он явится в гости завтра, в одиннадцать утра, — сообщает Пиппа.

Фелисити кивает.

— И тогда мы его отправим восвояси, решено?

Зевая на ходу, я прохожу мимо знакомых фотографических портретов, мимо всех этих поблекших, почти неразличимых женщин. Но это вечер, когда я впервые замечаю самые неожиданные вещи. Одна фотография в простой рамке начала коробиться и морщиться под стеклом. Наверное, отсырела. Ей грозит полная гибель. Но есть в этом ряду и что-то еще… Я присматриваюсь повнимательнее и вижу слабые очертания на стене, там, где должен висеть пятый по счету снимок.