Николай Берг - Мы из Кронштадта. Подотдел очистки коммунхоза

Город Тарту совершенно зачах без населения, и эстонскому императору Анзиппу Зазипованному пришлось срочно завозить южан урартцев, которые плохо приживались в суровых природных условиях, часто болея душой и телом, особенно, если отмораживались мозги. Позже император признал, что погорячился, выбирая для поселения народность со схожим названием, но явно слишком изнеженную, но переделывать что-либо было уже поздно. Поэтому и сейчас тартусцы из Урарту плохо изъясняют свои мысли и их, как правило, с трудом понимают окружающие. А настоящие тартусцы окончательно стали татарами и даже страну Рассею на картах евпопейцы обозначали как Тартария – в честь города Тарту. Также в честь этого города называются кулинарные изделия – торты.

– А торты – это разве не от слова «траты»? – неожиданно даже для самого себя ляпаю я.

– Да, разумеется – нет – высокомерно заявляет новоявленный историк и продолжает: «А несчастные татары, лишенные надежд на возрождение былого величия утерянной Родины, совсем пали духом. Некоторые даже стали вновь есть сало и пельмени, а потом и пить водку. И вскоре они окончательно обрусели. Этому способствовала пущенная каким-то английским ученым поговорка, что если потереть русского – найдешь татарина. Коварно пользуясь этим, русские монголы завлекали в бани татарских девушек, и предлагали проверить, хорошенько потерев. Наивные девушки, не подозревая, соглашались… а потом как-то уже не получалось остановиться. Позже это получило название татаро-монгольского ига. Вот так и получилась эта странная, для несведущего человека, формация – русские татары.»

– Ты совсем уже заврался – наконец не выдерживает Ильяс.

– Отнюдь! Я излагаю наиболее передовую историческую науку. В конце концов я же не придаю беседе личностный характер, не лезу людям в душу, не пытаюсь выяснять, каково это жить в виде перескобленного русского… Это я в смысле того, что если поскоблить русского – только тогда найдешь татарина, очевидно, что хорошо выскобленный русский автоматически становится татарином – начинает очень убедительно оправдываться Енот, делая невыразимо честные глаза.

– Хорошо наврал, достойно – ободряюще говорит Ленька продолжая чиркать в блокнотике. Смешливый Рукокрыл начинает ржать, глядя на посмеивающихся Серегу и майора. Потом начинают смеяться и остальные, кто слушал эту фанаберическую лекцию.

– Эх, школота! – грустно говорит Енот: «Всем читать Фоменку! В очередь, школота, в очередь! И читать! Всем – приникнуть к сосуду знаний сокровенных сих! Учебники – в топку! Читать только светочей! Разоблачайте и сррррывайте покровы!!! Рвите шаблоны!»

Смех только усиливается. Я при этом вижу, что Ильяс сохраняет на морде благодушное выражение лица, но тихо покряхтывает. Как говорится, он не злопамятный, он просто злой и память у него хорошая. Хохотуны еще хлебанут лиха. Вот с Енотом Ильяс не знает, как справиться, не понятен ему Енот, потому Ильяс и терпит до поры до времени.

И как только смех начинает спадать, а Енот собирается продолжить свой труд по разрыванию шаблонов, нас с Надеждой, которая во всем этом решительно не принимала никакого участия, вызывают в холл Павловских казарм, таки образовался раненый и судя по всему – очень неприятный – рубанули кого-то из живых чем-то по лицу, не знаю уж совней, алебардой или как там еще эти протазаны называются. Поспешаем.

Увиденное бьет по мозгам как кирпич. Нет, я много чего видал, но тут шалею. К нам под руки двое латников заднего ряда выводят идущего своими ногами парня, незнакомого, молодого. У него разрублено лицо, но так, что и Надя поражается – страшный удар поперек лица на середине приблизительно носа располовинил физиономию очень аккуратно, так что сразу вспоминаются учебные анатомические срезы.

Крови на удивление мало, парень в сознании и идет своими ногами, разве что по глазам видно, что промедол ему вкатили уже. Странно видеть поделенное пополам лицо, нижняя половина с частью носа и ртом висит на остатках мышц и кожи на расстоянии сантиметров пяти от другого края разреза. Хотя как мне кажется, слева и нижняя челюсть перерублена. Все это парень осторожно придерживает рукой, но половинка лица плавно колыхается в такт шагам.

Сажаем пострадавшего на пол, латник возбужденным шепотом, словно раненый от этого не услышит, что говорится, рассказывает: «Мы уже все зачистили практически все, а тут он сзади выскочил – там дверь была запертая, мы ее взламывать не стали. Ну, Рамиль и маханул наотмашь. Кто ж знал, что он живой. А заметил, что не упырь – уже не остановить было удар, совня инерцию имеет, мама не горюй, но видите – все же затормозил таки, а то бы башку снес, а так просто распахал. Как он, а?»

Хороший вопрос. Смотрю на распахнутые глаза пациента – там и боль и страх и вот-вот сознание потеряет. Пока думаю, Надя спрашивает латников – какое было лезвие, чистое или упокаивали кого? Латники истово клянутся, что чистое – в прошлый раз Рамиль сломал нафиг предыдущее свое орудие смертоубийства, это было новехонькой репликой, только что смастряченной кузнецами. Так, это хорошо. Делать-то чего? Надо его тащить на стол, это понятно, шить все слоями и, кстати, как раз приволокли мы недавно с выезда кучу кетгута, так что шить точно есть чем, кетгут тем и хорош, что им удобно делать внутренние швы – рассасываются эти нитки потом в организме, не нагнаиваясь. Но вот как его везти? Надо перевязать, это понятно, а дышать ему как? Отечет все, опять же кровь-слизь, да и рот ему не открыть… Ладно, попробуем провести трубки, благо есть в запасе, а если что – будем делать трахеотомию или коникотомию. Ох, не хотелось бы, я, правда делал и то и другое. Сто лет назад. На трупе, когда учился. Ладно, сейчас пока сосуды спазмированы замотаем. Трубки проведем через рот и нос, да и будь что будет. Парень скис, видно промедол отключил. На всякий случай орошаем анестетиком разрубленное мясо и слизистые полости носа. Возимся, тихо чертыхаясь, проводя трубки куда должно, через нос проходит легко. А вот в рот идет хуже. Осторожно прижимаю нижнюю половину лица к верхней. Вид такой, словно все в порядке, только красная полоска поперек лица. Надя аккуратно и быстро прихватывает бинтами и косынкой, с опаской слушаем – дышит или как? Дышит. Проходима трубка, значит. И не чихает – боялся я, что раздражать будет нос эта пластиковая фиговина. Реакции на анестетик тоже нет, хвала кровавым богам, а то выдал бы он тут анафилактический шок – и все, приплыли.

Аккуратно вытягиваем пострадавшего на улицу. Ребята хорошо подошли, тут завал из автомобилей, потому тянем вшестером и то тяжело. Связываемся насчет эвакуации. Очень приятно, что насчет этого подумали – есть дежурный катер. Пока добираемся до спуска к воде, оказывается, что катер «мокрой роты» как раз пилит в Кронштадт, так что нас подбрасывают на него. Надежда решает остаться «на всякий случай», соглашаюсь, потому как плыть с пациентом она почему-то категорически не хочет.