Татьяна Корсакова - Хозяйка колодца

Он видел то, что хотел видеть: пышнотелую селянку, с белыми плечами и едва прикрытой грудью. Селянка сидела на краю колодца, улыбалась призывно, заплетала пшеничную косу. Селянке был нужен он, и только он. Даже нож его ее не пугал. Он тоже не испугался, ни тогда, когда вместо пышного, как поспевшие булки, тела руки схватили пустоту, ни когда невидимая сила увлекла его под воду. В колодце она была хозяйкой, здесь все были в ее власти. Здесь, как верный пес, ее ждала серебряная рыба. Уже подросшая, с локоть длиной.

Он мог бы выбраться, он был дебелый мужик, привыкший бороться за свою жизнь и отнимать жизнь у других, но она была куда проворнее и куда жаднее до чужой жизни. Утром его мертвое тело нашли в колодце слуги. Она начала свой отсчет.

Она забавлялась с рыбой, училась проникать сквозь серебряную чешую, как проникала сквозь каменные стены. Когда у нее получится, она сможет чувствовать хоть что-то. Это ведь так здорово – чувствовать. Она забавлялась, когда услышала знакомое пение…

Малуша сидела под яблоней. Постаревшая, оплывшая, с неопрятными патлами волос. Она плела венок из одуванчиков и пела колыбельную.

– Малуша, – Наталья присела рядом, коснулась грязной руки.

Малуша ее не увидит. Никто не видит, какой она стала. Никто, кроме графа.

– Хозяйка! – Малуша вскочила на ноги, сорванные одуванчики желтыми звездами упали в траву. – Хозяйка, это ты?

– Ты меня видишь?

– Вижу, – она улыбалась счастливой улыбкой, тянула к ней руки, силясь обнять, как когда-то в детстве. – Ты вернулась…

– Да, я вернулась. – Эта неуклюжая, неумная женщина всколыхнула в мутных водах ее души что-то светлое, давно забытое.

– …Мамка! Мамка, тебя хозяин кличет! – Между яблонь, высоко вскидывая коленки, бежала босоногая девочка лет семи. – Ой, мамка… – Она испуганно спряталась за юбку Малуши. – Там тетенька страшная…

Она, эта неуклюжая, так похожая на Малушу девочка, тоже ее видела. Странно.

– Это не тетенька. – Малуша ласково погладила девочку по русой головке. – Это Хозяйка.

– Мамка, что ты говоришь? Барыня красивая, а эта страшная…

Барыня?.. Значит, и барыня теперь есть.

Она уходила, не оборачиваясь, ей нужно было все обдумать.

Ночь выдалась темной, безлунной. Самое время для прогулки к дому, который она некогда считала своим. За высокими окнами горел свет, слышались веселые голоса гостей. Раньше в ее доме не было гостей, раньше граф любил уединение. Но все меняется, он тоже изменился.

За роялем сидела рыжеволосая женщина. Беспородное, но красивое простецкой красотой лицо, бесцветные глаза, широкий рот. Новая барыня…

Женщина играла и пела, голос у нее был сильный, красивый. С каждый вздохом высокая грудь вздымалась, приковывая взгляды мужчин. Граф сидел в глубоком кресле, глаза его были полуприкрыты, но Наталья знала – он ее видит, он наблюдает за ней. И, возможно, в полночь придет к колодцу, чтобы рассказать, какая жаркая, какая сладкая его новая жена. Наталья отпрянула от окна, раздирая руками наползающий от озера туман, бросилась прочь от дома. Той ночью она убила еще одного человека. Заманила к колодцу горького пьянчужку, утянула под воду. Ей должно было стать легче, но не стало…

Девочка кричала громко и отчаянно, повизгивала, как щенок, которого злой хозяин ради забавы пинает ногой. Нюрка, Малушина дочка, закрывала веснушчатое лицо руками, а новая хозяйка, эта рыжеволосая бестия, охаживала ее розгой. Била сильно, с оттяжкой, и ее широкий рот кривился в почти сладострастной улыбке. Один удар пришелся-таки Нюрке по лицу, на залитой слезами щеке тут же вспух багровый рубец, несчастная упала на колени, обхватила руками голову.

Розга сломалась, стоило лишь Наталье подставить под нее руку. Рыжеволосая выругалась, пнула Нюрку ногой, неспешной походкой направилась к дому.

– Не плачь. – Наталья села рядом с девочкой.

– Больно. – Нюрка наблюдала за ней сторожко, не отрывая ладоней от лица.

– Ей тоже будет больно. Я обещаю.

Она сдержала свое слово. Она улыбалась, когда рыжеволосая захлебывалась колодезной водой и пыталась звать на помощь. Нюрка стояла под яблоней, прижав ладонь к уже зажившему шраму. В глазах ее было радостное удивление.

Он пришел следующей ночью после похорон рыжей, по-стариковски облокотился о край колодца, велел:

– Выходи!

Она не хотела, но он не любил ждать.

– Ты забрала мою жену. – В черных глазах его не было ни слез, ни скорби – только ярость. – Ты ослушалась, и я тебя накажу.

Из темноты выступили двое. Смуглолицые, остроносые, уже не молодые, но еще крепкие, они волокли упирающуюся Малушу…

…Налетевший с озера ветер раскачивал в петле грузное тело. Если бы она могла заплакать, то заплакала бы в этот момент. Но такой милости, как слезы, ее тоже лишили. Под яблоней, обхватив голову руками, по-волчьи жалобно выла Нюрка.

– Ты умеешь петь колыбельные? – она присела рядом.

– Мамка меня научила. – Девочка шмыгнула носом и снова завыла.

– Знаешь про рыбку?

– Знаю.

– Хочешь, я убью барина?

– Хочу. – В голубых Нюркиных глазах зажегся шальной огонь.

– Я его убью, а ты споешь мне колыбельную. Хорошо?

Девочка перестала плакать, кивнула.

– Мне только нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала…

– Вот он! – Серебряная рыбка на грязной Нюркиной ладошке выглядела неуместно. – Барин напился, свалился спать прямо в одежде. Я пряталась под кроватью, как ты и сказала, а когда он заснул, сняла медальон. Она красивая, правда?

– Красивая. – Ключ от ее свободы в руках у деревенской дурочки. Какая ирония. – Выброси его в озеро.