Фрэнсис Вилсон - Замок

Магда выскользнула из теплой постели, прихватив простыню, и, когда подошла к окну, обернула ее вокруг себя. Да, многое в ней изменилось, рухнули многие запреты, как отпадают куски земли с бронзовых артефактов, найденных при раскопках, но все-таки она по-прежнему была не в состоянии стоять средь бела дня голой у окна.

Замок — она почувствовала его присутствие еще до того, как подошла к окну. За ночь исходящее от него зло достигло деревни, как будто сам Моласар пришел сюда за ней. Замок возвышался над ущельем, серый камень под серым, хмурым небом, окутанный постепенно рассеивающимся туманом. На стенах ходили часовые, центральные ворота были открыты настежь. И кто-то или что-то двигалось по мосту к корчме. Магда прищурилась, пытаясь разглядеть, что это такое.

Инвалидная коляска. А в ней отец. Но его никто не вез. Он ехал сам. Быстрыми сильными ритмичными движениями он вращал ручки колес, и коляска довольно быстро катилась по мосту.

Совершенно невероятно, и все же глаза ее не обманывали. Отец ехал прямо к корчме!

Разбудив Гленна, Магда заметалась по комнате, собирая разбросанные вещи и одеваясь на ходу. Гленн мгновенно вскочил, подшучивая над ее растерянностью, стал вместе с ней отыскивать различные предметы туалета. Магде же было не до смеха. Кое-как приведя себя в порядок, она стремглав вылетела из комнаты, чтобы встретить отца внизу.

Этим утром Теодор Куза был счастлив. По-своему.

Он выздоровел. Голыми руками, открытыми свежему утреннему ветру, он бодро крутил колеса коляски, катясь по мосту. Ни боли, ни малейшего неудобства. Впервые за долгие годы Куза проснулся без ощущения, что ночью намертво заклинило все суставы. Руки свободно двигались, он мог вертеть головой во все стороны, не слыша при этом хруста суставов и не ощущая никакой боли. Язык был влажным — слюны хватало, и он спокойно глотал, не прибегая к чашке с водой. Мышцы лица тоже «оттаяли», и он снова мог улыбаться нормальной доброй улыбкой, не отпугивая людей заменявшей ее гримасой.

Он широко улыбался от счастья вновь обретенной подвижности, чувства собственной значимости и возможности снова принимать активное участие в жизни.

Слезы! По щекам текли слезы! Он часто плакал вначале, когда болезнь схватила его костлявой рукой, но слезы давно пересохли, перестали работать и слюнные железы. Теперь же щеки были мокры от слез. Всю дорогу от замка он, не стесняясь, плакал, и это были слезы радости.

Куза не знал, чего ему ждать, когда ночью Моласар положил руку ему на плечо, но ощущал в себе какие-то перемены. Тогда он и не понял, что это было, но Моласар велел ложиться спать, сказав, что утром все будет по-другому. Профессор спокойно проспал всю ночь, ни разу не прикоснувшись к чашке с водой, и проснулся позже обычного.

Проснулся… Скорее восстал из мертвых. С первой же попытки ему удалось сесть, а затем и безболезненно встать, не цепляясь за стены или спинку стула. И тогда он понял, что сможет помочь Моласару. И он ему поможет. Сделает все, что бы тот ни приказал.

Конечно, возникли проблемы, когда он покидал замок. Немцы не должны были знать, что он может ходить, поэтому пришлось ехать в коляске. Часовые у ворот с любопытством посмотрели на старика, но не остановили — ему было разрешено беспрепятственно навещать дочь. А никого из офицеров, по счастью, во дворе не оказалось.

И вот, покинув замок и катясь по мосту, профессор Теодор Куза с максимально возможной скоростью крутил колеса инвалидной коляски. Пусть Магда увидит! Пусть увидит, что сделал для него Моласар!

При скате с моста коляска подпрыгнула на камнях, и профессор чуть не вылетел из нее головой вперед, но удержался и продолжал гнать. По проселочной дороге ехать оказалось трудней, но это его мало беспокоило. Наоборот, давало возможность размять мышцы, которые казались неестественно сильными после стольких лет неподвижности. Он подкатил к парадному входу, обогнул здание слева и оказался у южного фасада. Там, на первом этаже, было одно-единственное окно, выходившее из столовой. Куза проехал мимо него и подкатил ближе к стене. Здесь никто не мог его увидеть ни из замка, ни из корчмы, а ему не терпелось еще раз испытать свои возможности.

Профессор повернулся лицом к стене и поставил коляску на тормоза. Затем оттолкнулся от подлокотников — и вот он уже стоит на ногах без всякой помощи и опоры. Один. Стоит. Сам. Он снова человек. Теперь он мог смотреть людям прямо в глаза, а не снизу вверх, как смотрит ребенок. Тогда с ним и обращались как с ребенком. Теперь он распрямился во весь свой рост… снова полноценный мужчина!

— Папа!

Профессор обернулся и увидел Магду. Она стояла возле дома и с изумлением глядела на него.

— Прекрасное утро, не правда ли? — произнес Куза, раскрывая дочери объятия.

Чуть помедлив, она кинулась ему на грудь.

— Ой, папа, — чуть слышно проговорила девушка, уткнувшись в складки его пиджака, пока профессор крепко прижимал ее к себе. — Ты можешь стоять!

— И не только!

Высвободившись, он обошел вокруг коляски, сначала держась за спинку, потом отпустил ее, сообразив, что в этом нет необходимости. Он чувствовал себя гораздо уверенней, чем утром. Он мог ходить! Ему казалось, что он смог бы сейчас и пробежать, и станцевать. Поддавшись порыву, он попытался сделать пируэт из цыганской пляски и чуть не свалился при этом, с трудом сохранив равновесие и хохоча над Магдой, которая никак не могла прийти в себя от удивления.

— Папа, что произошло? Это же чудо!

Задыхаясь от смеха и возбуждения, он схватил ее за руки.

— Да, чудо! В самом прямом смысле слова!

— Но как…

— Это сделал Моласар. Он излечил меня. Он вылечил мою склеродерму — совсем вылечил! Как будто я и не болел никогда!

Магда сияла от счастья, глаза ее наполнились слезами. Она радовалась вместе с ним. Вдруг профессор заметил, что к этой радости примешалась другая, более глубокая, близкая к настоящему счастью. Какие-то перемены произошли в Магде. Но профессор не стал ее ни о чем расспрашивать, не так уж и важно это было сейчас. Главное, что он снова чувствует себя человеком! И это так прекрасно!

Краем глаза Куза заметил какое-то движение и поднял голову. Магда проследила за его взглядом, и глаза ее радостно засияли.

— Гленн, посмотри! Разве это не чудесно? Моласар вылечил папу!

Рыжеволосый не произносил ни слова, пристально глядя на старика, и профессор под этим взглядом вдруг почувствовал себя неуютно — будто голубые глаза рыжего смотрели ему прямо в душу. Магда, радостно щебеча, подбежала к Гленну и потащила за руку к отцу. Казалось, она просто опьянела от счастья.