Марьяна Романова - Мертвые из Верхнего Лога

На следующий день мужчина пришел снова, и все повторилось. Они говорили, потом Виктория тихо плакала на его плече, а он гладил ее по голове. И снова пленница ни о чем не спросила.

На третий же день… Она и сама не поняла, как именно все случилось. Кажется, подняла к нему лицо и уткнулась губами в его рот, и мужчина ей ответил. Это было как удар током. Ничего подобного она никогда не испытывала. Любовники считали Викторию страстной, но едва ли бы она рискнула признаться хоть одной живой душе (включая модного психотерапевта, которого посещала от скуки), что оргазм является для нее нехоженым полем, другой планетой, чем-то, во что и верится с трудом. Нельзя сказать, чтобы секс ей не нравился — нет, иногда даже было приятно, — но не более того. Никаких огненных фейерверков, метеоритных дождей и извергающихся вулканов, коими пестрят любовные романы.

И вдруг — такое.

А ей почти тридцать. И она похищена. И ее сознание, похоже, одурманено какими-то зельями.

В редкие минуты прояснения ей становилось страшно, но большую часть времени она пребывала в состоянии сонной благодати. И совершенно запуталась: ее держат взаперти, но с каждым днем ей нравится здесь все больше и больше. Пожалуй, даже так: еще никогда она не чувствовала себя настолько на своем месте.

В ту ночь, их самую первую ночь, Виктория очень хотела, чтобы мужчина остался, — это помогло бы ей разобраться и в том, что происходит, и в себе самой. Но он ушел — почти сразу после того, как она в блаженной сытости откинулась в подушки. Поцеловал в лоб и ушел, а Виктория снова провалилась в сахарную муть.

С тех пор Хунсаг приходил каждый день. Виктория ждала его и нервничала, если мужчина опаздывал, — наверное, так жертва ждет своего вампира. Больше он с ней не разговаривал. Но Виктория в том и не нуждалась: каждая клеточка ее тела требовала одного — чтобы он к ней прикоснулся. Какие уж тут разговоры…

А в какой-то момент, среди дня, она вдруг на секунду пришла в себя, стряхнула навязчивый морок и поняла, осознала, почувствовала: кое-что изменилось в ней. Вика удивленно опустила глаза вниз — тело было по-прежнему привычным, холеным, гладким, со следами золотистого загара, разве что жесты стали плавными.

И все-таки…

Виктория положила ладонь на живот, удивленно прислушиваясь к самой себе.

— Кажется, я беременна, — задумчиво произнесла молодая женщина вслух.

Ангелина рисовала — впервые после исчезновения Даши. Мужчине, появившемуся так неожиданно в ее деревенском доме и разделившему с нею вязкую бесконечность ночей, неожиданно досталась роль антидепрессанта. Мужчина целовал ее смуглое лицо и что-то нашептывал — Ангелине было все равно, потому что она относилась к нему не как к личности, а как к форточке в открытый космос. К форточке можно приникнуть посеревшим от усталости лицом и получить живительную дозу с той стороны.

Когда-то мать сказала ей, пятнадцатилетней, что оргазм — это маленькая смерть. Мать ее всегда была с причудами, поэтому стоит ли удивляться, что и Ангелина получилась именно такой. Мать всегда общалась с маленькой дочкой как с ровесницей, что, с одной стороны, сделало ее бесстрашной, но с другой — лишило части детства. В отношениях с собственной дочерью, Дашей, Ангелина старалась держать баланс, чтобы не переборщить с ранним ее взрослением. Но, похоже, все равно перебарщивала.

Мужчина был форточкой. Ангелина получала свои оргазмы каждую ночь. И ей было не так противно встречать очередной рассвет, и старый чугунный крюк в потолке сарая снова воспринимался просто крюком как он есть, а не злым намеком мироздания.

От мужчины пахло табаком и ветивером. У него были ягодицы греческого бога. Он умел любить и с горячей страстью изголодавшегося варвара, и с медленно распускающейся нежностью застенчивого девственника. Мужчина часто повторял ее имя, но в некогда послушном, как теплая глина, сердце Ангелины давно не осталось места для новых постояльцев. Ей было почти сорок, и она была монументально красива, и ее темные глаза были загадочны и влажны. Но сердце давно окаменело и почти перестало болеть.

Художнице вздумалось воплотить на холсте приснившийся сюжет, и теперь Лина рисовала сумеречный лес с синеватыми разлапистыми елями и темным ковром травы. Работала быстро и вдохновенно, используя разнокалиберные кисти и кончики пальцев. Краска капала на ее цветастое домашнее платье и на пол, но она не обращала на это внимания.

Марку подумалось, что у ее внезапного творческого порыва — истерическая природа. Застывшая у холста женщина была похожа на буйнопомешанную, и казалось, что художница даже не задумывается о смысле еще не проявившейся в наслоении красок картины — просто вдохновенно пачкает холст. Но вскоре он понял, что в хаотичном полете ее маленьких белых пальцев есть логика. Вот нервные линии собрались воедино, сплелись между собою причудливым образом, и среди нарисованных деревьев в чаще, образованной наслоением темных мазков, проявился силуэт женщины в длинном светлом платье, ворот которого был схвачен желтой круглой брошью. Длинные распущенные волосы почти полностью закрывали ее лицо.

— Так странно… — сказал Марк. — Босоногая женщина в лесу, и вдруг — золотая брошь на платье. Почему?

Ангелина, слабо улыбнувшись, обернулась от холста.

— Это подсолнушек, — объяснила она. — Я вчера никак не могла уснуть, поэтому приняла транквилизатор. И увидела необычный сон. Девушка пришла ко мне из леса, стояла над моей кроватью и очень странно смотрела на меня. А у нее на груди был подсолнух. И знаешь что? Я ведь прекрасно понимаю, откуда взялся этот сон. И все не могу его отпустить. До сих пор не по себе.

— Откуда же? Расскажи мне.

— Может, переберемся на террасу? Я чайник поставлю…

Так они и сделали. Ангелина, при всей своей рассеянности, обладала сокровенным даром настоящей женщины — умела устраивать уют. Нет, не мещанский прилизанный уют с ровными салфеточками на телевизоре и искусственной пальмой в красивой кадке. Художница позволяла себе творческий беспорядок — часто швыряла книгу на пол возле кресла, в котором провела за чтением пару часов, на ее рабочем столе копились стаканы с недопитым чаем, и все-таки в пространстве, ею созданном, хотелось задержаться подольше. Она привносила в любое посещение что-то особенное, словно душу в него вдыхала.

На веранде почти не было мебели — старенький отсыревший диван, который Ангелина накрыла льняным непальским покрывалом в странных психоделических узорах. На потемневший от старости, изъеденный жучком деревянный стол поставила масляный светильник и несколько свечей. А еще вазочку с печеньем и другую — с карамелью «раковые шейки», бутылку кагора с винными бокалами, привезенными ею из Москвы, крошечные чешские чашечки с персонажами из «Алисы в Стране чудес». В углу — сандаловая ароматическая палочка, от кончика которой поднимается к полотку витиеватый бело-синий дымок. Казалось бы, ничего особенного, но эта атмосфера расслабляла Марка.