Анна Черных - Лилия с шипами

— «Серафима Аркадьевна, но как же так? Не понимаю… Она что, сошла с ума?

— Вестимо, так. Сначала-то она ничего, доченьку свою выносила, берегла себя, пока в положении была, ну, словно бы, застыла, заморозила себя, пока от бремени не разрешиться. А как разрешилася, так, словно подменили ее. Маменьку твою она на порог родителям своим в городе подкинула, и исчезла, года на два. Опосля ко мне приехала, гостювала тут несколько дней. Ох, девонька, не узнавала я бабушку твою, совсем, совсем другой человек стал. Как поняла я, она нашла где-то ведунью и переняла науку ее. Мне она поведала, что перед тем как сюда прибыть, съездила, доченьку издаля поглядела, да бандерольку послала для нее — дневник и фотокарточку свою. Разве ж могла я помыслить, что это она загодя к смертушке своей готовится… Тяжко, тяжко ей было, не суди сильно бабушку свою, просто душу и сердечко в клочья разорвало у нее, не ведала она, что творила. Со мной разговаривала словно неживая.

Может, и не решилася бы она на сей страшный шаг, и не стала бы всем людям мстить за поломанную жизнь свою, да Тамара моя проведала, что Оленька в деревне появилась. Шибко разгневалася она тогда. Ко мне пришла, грозилася, что и меня изведет, за то, что приютила бабушку твою. Ну да, у меня с ней разговор короткий — ведьма, не ведьма, а за космы да на улицу, чтоб охолонула маленько. А потому — нечего на меня голос повышать! Как-никак, уважала она меня, поперек не шла, а ежели и шла, то так чтобы я о том не знала. А как ушла от меня, так прямиком на площадь, что перед клубом отправилась. Залезла на лавочку и давай кричать, что вернулась та ведьма, что последние два года им вредила, что из-за нее коровы плохо доятся, а мужики женам своим изменяют, что дети не родятся, а коли родятся, то калеками. Ох, и наговорила она тогда на Олюшку… Только ведь, все это неправда была, Тамара сама такое людям неугодным устраивала, свои грехи на другого переложить решила… А народ-то и поверил! Кинулися они всей толпой к моему дому, чуть не подпалили, ироды. Оленька не позволила — сама к ним вышла. Что там с ней сделали, мне неведомо, меня в хате закрыли, да бревном створку-то подперли. Нашла я ее на другой день, под кладбищенской оградкой, чуть живую. Думается мне, что эти нелюди решили, что она богу душу уже отдала, потому и бросили… Кое-как я ее перетащила в кусты, там водицей ее отпоила, раны перевязала, а как свечерело, волоком к себе и притащила. Выходила ее. А она как встала, не чинясь, низкий поклон до земли мне отвесила, да и ушла. А потом только я узнала, что она обошла все дворы, и собрала вещиц отовсюду. А через день свила из них петельку, да и повесилась на пепелище своего дома. Так что не суди ты свою бабушку, не суди, девонька…»

Я почувствовала, что пальцы, прижимающиеся к лицу, намокли. Даже и не заметила, что давно уже плачу… Перед старой женщиной держалась, она наверно подумала, что я бесчувственная совсем, а тут расклеилась. Это ж, сколько один человек может вынести… Не может… Вот и не вынесла бабушка. Нет, мне совсем не жалко ее палачей, но все-таки ужасно она поступила, раз и потомков прокляла, или что там — порчу навела…

Десятая глава

У меня вдруг свело виски пронзительной болью, и я повалилась на диван в тихих корчах. Вспомнив, как лечила на этом же месте Федю, положила себе на голову руки и постаралась представить тот золотистый туман, что так легко тогда возник у меня перед глазами. Куда там! Перед внутренним взором только пульсировала какая-то багровая тьма, от которой боль в висках стала только ощутимее. Я быстро отвела ладони в сторону, боль тут же слегка притупилась. Через несколько минут она прошла сама собой, словно ее и не бывало. Новое дело! Как будто мне обмороков мало было! Теперь еще голова будет болеть ни с того, ни с сего? Смотри-ка — себя полечить мне не удалось… А вдруг с лечением наложением рук была разовая акция и больше не получится? Хотя… Что там мне по этому поводу Серафима сказала?

«Я очень рада, что у тебя появился этот дар. У Оленьки его просто не могло быть — с такой ненавистью на сердце она жила, что могла только плохое делать могла. И дар этот ее расти был горазд, притом, весьма, а сие очень худо. Мне то неведомо, что могло получиться из нее. Боюсь я, что бед немало она могла принести. Да и принесла, хоть еще и не в полную силушку вошла… А и ты сильна, девонька. Как бы, не посильнее бабушки будешь. Не перечь! Да, не дана мне, по счастию, сила колдовская, но видеть, различать оных, я способная. Пожалуй, в том и есть мой дар… Досталась мне толика того, что сестрице отмеряно, мы же с ней двойняшки, девонька. Разные, совсем разные, но кое-что и мне перепало, когда еще в чреве материнском меж нами распределяли кому что… А то, что, оказывается, ты лечить людей можешь, стало быть, в тебе и белая и темная сторона имеются. И они борются в тебе. Была ты несчастна, плохо тебе было — вот темная себя и показала в полной мере. Полюбила ты, покой душевный обрела, извольте — светлая сторона перевесила. Но ничего просто так не дается. Думается мне, девонька, что утратила ты часть той силушки, что от темной стороны была. Уж какую, со временем узнается. А может, и нет, может быть, и не надо будет тебе узнавать, будешь жить в гармонии, спокойствии и счастии, людей лечить, оно и не придется, худого-то, чай, не будет тебя снедать тоска по утраченному…»

Утраченное… Да и черт с ним, с утраченным! Если, вместо способности убивать, у меня будет возможность лечить людей, сдалась мне эта дрянь! Разве что, и в самом деле, решила бы подвизаться на ниве киллера… Я хмыкнула — а если и правда, у меня больше не будет получаться ничего такого, как к этому факту отнесется Муся? Вот бы донести это до него, возможно, тогда и отвязался бы… Нет, что-то ж все-таки мне не дает покоя? Такое ощущение, будто я, читая бабушкин дневник, нечто важное упустила… Какая жалость, что не прихватила его, когда спешно из дома убиралась. Я мельком бросила взгляд на часы — надо же, только шесть вечера, а мне-то казалось, что уже ночь на носу! В таком случае, Саня еще час-другой может отсутствовать… А какого черта? Сгоняю-ка я домой, возьму дневник, шмотки свои заберу, если будет момент, к соседке загляну, проведаю Челлика, вдруг перебесился… А, и, правда! Если он успокоился, заберу сюда… Эх, жаль, у Федяя не спросила, как он к кошакам относится, и к перспективе взять одного на постой… Хотя, не собираюсь же я у него навеки поселиться… Ладно, не буду бежать впереди паровоза, пока просто разведаю обстановку. Не будут же меня ждать дома несколько дней! Они уж наверняка давно поняли, что меня нет в городе…

Я подошла к своему дому. Что-то словно ворохнулось в груди, когда я остановилась около двери, ведущей в подъезд. Казалось, с тех пор как у меня случился первый приступ, вот здесь, на этом самом месте, прошло несколько лет. И вообще, все это было не со мной… Я прислушалась к себе — не подает ли внутренний радар опасности сигнал? Что ждет меня в родных стенах? Или — кто? Не поступаю ли я так же опрометчиво, как Танька, которая очертя голову помчалась к себе домой? Что-то кольнуло меня — где-то она сейчас? Слов нет, она поступила со мной премерзко, но все-таки, не заслуживала той участи, что возможно, уготовил ей этот проклятый Муся… Стоп, не отвлекаться! Сейчас не тот момент, чтобы думать о посторонних вещах.