Наш двор - Дарья Леонидовна Бобылёва
Мимо в очередной раз проехала черная машина с тонированными стеклами, но на нее никто не обратил внимания.
Наш двор в очередной раз прославился. Репортаж с митинга показали по местным новостям, в блоке «Жизнь города». Было там и интервью с Досифеей, так прямо на плашке и написали, без фамилии — «Досифея, местная жительница». Какая была у гадалок фамилия, никто сроду не знал, и даже мысли такой не возникало, чтобы спросить.
А на следующий день, когда Досифея шла в «комок» за колготками, рядом с ней притормозила машина. Опустилось темное стекло, и незнакомый мужчина с пегой челкой-бахромой сказал:
— Владим-Борисыч вас приглашает.
— Не знаю такого, — рассеянно отмахнулась Досифея, но тут большая красная рука, на которой еле сходилась манжета, выметнулась из машины и ухватила ее за локоть.
— Владим-Борисыч ждет, — и в белесых глазах незнакомца мелькнуло что-то такое, что Досифея осеклась и послушно села в машину.
Покружив по центральным улицам, машина привезла старшую гадалку в особняк, выскобленный внутри и перестроенный под офис. В таких офисах, стерильно чистых и безжалостно освещенных, среди кожаной мебели и золотых табличек на темном дереве, случайный человек обычно сразу ощущает себя уязвимым, нелепым, потеющим, лишним, чувствует, что недостоин пачкать своим телом эти кресла и оставлять влажные отпечатки пальцев на этих столах. И Досифея тоже поджалась, спрятала за спину ненаманикюренные руки с заусенцами. А похожий на пескаря Владимир Борисович, небольшой мужчина с близко посаженными глазами и хищным ротиком, жестом велел ей сесть и укоризненно спросил:
— Зачем же вы, женщина, народ баламутите?
Досифея начала было и ему рассказывать про древнюю живую сердцевину города, в которой от старости наросла душа, но Владимир Борисович перебил ее, отчеканив:
— Кончилось ваше время.
И такая уверенность, такая ленивая сила сквозила в его голосе, что на секунду Досифея всполошилась, решив, что он знает, кто она, и не зря привычные методы не подействовали на стройку, а карты постоянно пугают ее ведьминой смертью.
А Владимир Борисович продолжил: мол, кончилось время бестолковых старых жителей центра, которым такая земля досталась, а они не умеют ею пользоваться. Здесь надо порядок навести, использовать каждый клочок с умом: чтобы тут банк был, там школа, здесь парковка. А такие, как Досифея, морально устаревшие бездельники, развели на ценной, дорогой земле бардак, дома стоят заброшенные, пустыри кругом, и они за эти пустыри еще и цепляются, защищают их, а зачем?..
— Чтобы все осталось как есть, — ответила Досифея.
— Но так не бывает, — поморщился Владимир Борисович. — Вы пытаетесь остановить ход времени.
— Моя бабка его однажды остановила, — упрямо сказала Досифея, глядя в его цепкие глаза. — Теперь и я попробую.
Владимир Борисович порассуждал еще про то, как на смену старому неизбежно приходит новое и эффективное, и про то, что устроенные жителями нашего двора беспорядки — именно так он назвал митинг — мешают общественной пользе, и про то, что банк строится в интересах большинства. А потом написал на бумажке некое число и щелчком перебросил бумажку Досифее:
— Устроит?
Досифея подняла брови, а Владимир Борисович добавил:
— В долларах.
В голове у Досифеи цветным шелестящим вихрем промчалось все то, что она могла бы купить на эти деньги девчонкам, да и себе тоже. Ремонт бы наконец сделали, и даже за границу могли бы съездить — сколько она уже на свете живет, сколько чудес видела, а на самолете ни разу не летала, и Алфея с Пистимеей не летали, и даже на море никогда не были… Досифея представила себе все это — и покачала головой.
Владимир Борисович взглянул на нее со снисходительной неприязнью, как на мелкое досадное препятствие, крикнул кому-то за дверью:
— Проводите женщину! — и негромко посоветовал: — Очень опрометчиво с вашей стороны вот так на рожон лезть. Вы женщина одинокая, слабая. О дочери и племяннице подумайте. Осторожней надо быть.
— С чем осторожней?
— С нами, — и Владимир Борисович растянул губы в улыбке, а глаза у него стали узкие и хитрые.
По дороге обратно в наш двор Досифея купила кулек пончиков и долго сидела на лавочке у своего подъезда, пытаясь заесть холодящий нутро страх. Но в конце концов она успокоилась, решив, что не мог же Владимир Борисович всерьез ей угрожать. Это он так, пугал со злости, и его даже понять можно — Досифея всех стремилась понять, — столько денег вложено в стройку, а тут какие-то жители под ногами путаются. Ведь если он что-то сделает — все сразу догадаются, чьих это рук дело. А он не злодей какой-нибудь киношный, который сперва непременно рассказывает о своем страшном-ужасном плане, а солидный человек, пусть и неприятный, бизнесмен… Ну да, разузнал, что Досифея с дочкой и племянницей живет, а мужа у нее нет, что с того. Пугает просто. А если начнет по-настоящему пакостить — у Досифеи знакомые есть не только в ЖЭКе и в управе, но и в райотделе милиции.
Мы тоже тогда не особенно волновались, потому что, как и Досифея, не привыкли относиться к врагу серьезно. Мы думали, что и врагов-то никаких не бывает, одни случайности и недопонимания.
Досифея созвала еще один митинг, и в этот раз даже вышла на трибуну, чтобы всем объяснить, что нельзя позволить пришлым вынимать душу из нашего города. Собравшиеся очень воодушевились, а особо рьяные пенсионерки немного поколотили палочками по забору стройки. На середине речи Досифея вдруг умолкла — ей показалось, что в толпе, ближе к задним рядам, стоит ее покойная бабка Пантелея и неодобрительно качает замотанной в цветастый платок головой. Пална на колесиках решила воспользоваться паузой и воинственно выкрикнула свое извечное:
— Развалили страну!
Фигура Пантелеи растворилась в чужих пальто и шалях, Досифея опомнилась и продолжила говорить. Потом составили коллективное обращение, которое все подписывали на какой-то бочке, и шариковая ручка прорывала бумагу. Дворовые дети с воплями скакали вокруг пруда. Все были уверены, что еще немного, и наша возьмет, хоть никаких реальных предпосылок к этому и не было — это мы сообразили уже потом, задним числом.
А еще через несколько дней в подъезд следом за Досифеей вошел щуплый паренек в черной куртке. Досифея машинально отметила, что это кто-то незнакомый, а еще глазки у него на удивление крохотные, эдакими плевочками. Пока она звенела ключами у почтового ящика, целясь в хлипкий замочек, паренек со скучным
