Самая страшная книга 2023 - Оксана Ветловская
– Давай без обид, ага? – попросил я шепотом, когда меня обыскали, изъяли под протокол перчатки и нож, закрыли в камеру. – Ладно, с тем пацаном был неправ, но тетку-то отработал! Тебе уже смерть – не смерть?! Наглеешь?!
Ассистент не ответил. Ни ночью, ни следующим днем, когда возбудили уголовное дело, откатали «пальчики», перевели в изолятор временного содержания. Сокамерники не тронули, хоть и статья «гнилая», – все польза от моих криминальных связей. Посоветовали «валять дурака», а там, глядишь, получится съехать на «мелкое хулиганство» и на условный приговор.
Я в этом даже не сомневался.
До очередного допроса, оглушившего меня тяжелее кувалды.
Мои отпечатки пальцев совпали по трупу – по кому-то из этих, бесчисленных, прикопанных в парках и лесополосах. Не знаю, за что я там мог схватиться, но уже вскоре из ИВС переехал в следственный изолятор.
– Это надолго, братан! – заверил меня жилистый сиделец, расписанный татуировками по рукам хлеще дядя Лени. – За тебя тут люди сказали, потому дыши пока ровно, но статья все равно поганая. От нас подальше держись, усек? А то мало ли…
Мой красивый, налаженный, успешный мир слишком быстро разваливался, становился кошмаром. Я продолжал бодриться – даже когда принялись «всплывать» другие трупы. Останки, выброшенные в мусорный контейнер, «подснежники», оттаявшие по весне, та самая тетка с сумкой. Не всегда со мной были перчатки – и каждый такой раз я умудрился оставить след, оказывается. Даже на теле Киры. Даже внутри пакета, в который завернута была Катина голова.
Оставалась надежда на следственные эксперименты. Я признался по нескольким эпизодам, потом меня вывозили пристегнутым к дюжему сержанту, заставляли показывать все подробно: как резал, как разделывал, куда прятал. Люди с лопатами откапывали кости, охрана глядела на меня с ненавистью.
Мне было безразлично. Ждал единственного взгляда – желтого и страшного, от которого все решится само собой. Конвой упадет в обморок, эксперты и следователь скончаются от инсульта, а я смогу, наконец, скрыться в зарослях.
Я ведь нужен ему! До сих пор нужен!
Без меня никак!
В последнем отчаянии рассказал про него следствию – добился психиатрической экспертизы, признавшей абсолютно вменяемым.
Информация просочилась в прессу. «Кровавый Резун пытается спастись!» и все такое прочее – адвокат мне показывал. Идиоты, шакалы пера! Не тех я резал, пока была возможность!
Судебное заседание продлилось несколько суток. Эля свидетельствовала против меня, живописала потухшим голосом, как я насиловал ее с самой своей юности, угрожал ножом и клялся отрезать голову. Черный траурный платок красиво оттенял узкое, бледное лицо. На секунду мне захотелось трахнуть тетушку прямо там.
Тесть на суд не явился, но Вероника сидела в зале почти безвылазно. Глядела с ужасом, а потом и с брезгливостью, как на скользкую тварь из помойной ямы. «Дура! – хотелось мне крикнуть. – Это все я делал для вас с дочуркой, только ради вас! Где благодарность?!»
От последнего слова отказался. Правде они не поверят, а просить это стадо о снисхождении противно. Все равно ведь пощады не дождешься!
* * *
«Расстрельный» блок, одиночная камера. Других тут нет. Клетка три на четыре метра, параша, окно с решеткой, тусклая лампочка под потолком. Запахи сырости, хлорки, застарелого пота. Черная тень под откидной кроватью, красные угли глаз.
Будто у затаившегося крокодила.
Мое прошение о помиловании отклонят, не сомневаюсь. Ходят слухи про полный запрет на смертную казнь, но я уже не успею – за мной придут раньше. Может, этой ночью. Может, прямо сейчас, через пять минут, через три. Проведут коридорами и выстрелят в затылок. Пуля выбьет кусок гениального мозга с лобной костью, шлепнет о стену, бр-р!
Все как хочет Ассистент. Он слишком долго рос со мною вместе, растил меня терпеливо, как скотину элитной породы, познавал этот мир моими руками, глазами, нюхом, гениталиями. Теперь желает узнать, что внутри у меня самого.
Любопытно ему!
Им всем любопытно! Никто не помнит, сколько народу я спас, достал с того света, пощадил, наконец, как того пацана! Будьте вы прокляты, быдло поганое!
Сука, как страшно-то! Шаги в коридоре, множество ног… нет, мимо. Еще не сейчас. Поживу еще полчаса, или сутки, или неделю. Пока очередные ноги не остановятся у моей двери и не залязгают замки…
…Боли не будет, конечно. Вспышка и темнота. Атеисты верят, что этим все заканчивается, – завидую им люто, до крика.
Меня самого за порогом поджидает он. Тайный друг, помощник, спаситель, любопытный исследователь. Кровожадная, вечно голодная тварь, угрюмые угли глаз во мраке.
Скоро мы встретимся.
Александр Дедов. Поклонись
Двигатель самозабвенно тарахтел пулеметной очередью. Грязно-зеленый автобус АМО-Ф-15 подпрыгивал на кочках, противно скрипя рессорами.
По крыше забарабанил град. Лед сыпался из тяжелых поморских небес без грома, без дождя, без ветра. Тонкие непрозрачные пластинки напоминали выбитые зубы, и Серпин против воли вспомнил Великое отступление, вспомнил себя, придавленного тушей коня где-то между Вильно и Минском, вспомнил удар траншейной дубинкой, навсегда лишивший его красивой улыбки. Немцы любили экономить патроны, но Серпин привык думать, что они добивали врага рукопашно удовольствия ради. Он достал портсигар из внутреннего кармана плаща, вынул папиросу и зажал ее уцелевшими клыками. В детстве Серпин очень гордился умением зажигать спичку одной рукой об любую поверхность. Кто бы мог подумать, что этот бесполезный, казалось бы, навык будет спасать его уже взрослого и покалеченного? После падения с лошади пальцы правой руки превратились в уродливое месиво; хирургу удалось сохранить их все, вот только годились они теперь, только чтобы показывать дорогу размашистым жестом.
Серпин залихватски чиркнул спичкой по стеклу и поднес новорожденный огонек к папиросе; пыхнул, раскурил и глубоко затянулся. Табачный дым дарил приятную тяжесть. На войне оно ведь как: если не стреляешь и не спишь, то куришь. Если куришь, стало быть, еще дышишь, а если дышишь – еще живой.
– Иван Иванович, вы бы окошко открыли. А то душно, неприятно от дыма. Там рукоятка снизу, – сказал водитель автобуса.
Серпин послушался, повозился секунду-другую с механизмом и открыл-таки окно.
– А ты воевал, Тимоскайнен? – спросил Серпин у водителя.
– Большой войны самый краешек застал, зато Гражданской хлебнул досыта. Водителем был, самого Антикайнена возить доводилось!
– И что, не куришь?
– Нет, Иван Иваныч, как-то не привыклось. Запах табака не люблю.
– Скажешь, что водку не уважаешь и с бабами не валяешься, я подумаю, что мертвец меня везет.
– Х-ха! – усмехнулся водитель. – Нет, это дело по мне. Уважаю!
– Вот и правильно… Иных занятий в деревне мало: самогон да бабы, бабы да самогон. С отчетами в Архангельск раз в неделю будем ездить, а остальное время – мелкие
