Роман Лерони - Багряный лес

— Что, хороший, хочешь сказать, что следов нет? — спросил он вслух самого себя, и не стал читать остальную часть документа, светящуюся на широком компьютерном мониторе, протянул, передразнивая: — "Предположительно"…

У него было хорошее настроение. Он старался не думать о том, что через несколько часов ему предстоит предстать перед депутатской фракцией "Возрождение", на заседании, на котором его будут "бомбить" народные избранники. Закрытое заседание. Допрос с пристрастием, разумеется, на лицах. Но что они получат от него? Ничего.

Откинулся в глубоком и удобном кресле, с удовольствием слушая резкий скрип кожи под собой, задумчиво погладил белый неровный шрам на виске, довольно усмехнулся одними губами, правильными, красивыми, пригладил послушные густо-седые волосы. Потом протянул руку к небольшому и элегантному сетевому телефону, нажал кнопку вызова.

"Доброе утро, Олег Игоревич", — добро и ровно прозвучал молодой женский голос в телефонном динамике и замолчал в ожидании.

— Доброе утро, Наташа, — его голос звучал тоже ровно, но уже не с нотками готовности, а наоборот — степенной музыкой власти, с небольшой и приятной хрипотцой, которая так нравилась женщинам, а ему — помогала, с ними. — Не могли бы вы мне приготовить кофе? Не очень крепкий, если можно.

"Конечно. Две минуты. — И уточнила: — С коньяком?"

"Шарлѝ", — назвал он марку.

После, пробежал глазами по электронным строчкам рапорта, застучал по клавиатуре тонкими и длинными пальцами, закрывая и уничтожая файл не только в своем компьютере, но и в машине-источнике. Перед выполнением последней команды компьютер запросил:

Для уничтожения документа I категории секретности необходимо ввести пароль!

и запульсировал тонким курсором в бездушном ожидании ввода.

Ухоженные пальцы быстро затарахтели по кнопкам:

СИЦИЛИЯ

Машина ответила на ввод:

Выбранные документы успешно уничтожены во всей сети. Восстановлению не подлежат. Копий нет, распечатка не производилась. Регистрация заменена.

— Вот и прекрасно, — сказал он, вставая из кресла, и спортивно, пружинисто прошелся по просторному и светлому кабинету. Ему было приятно ощущать, как вязли в мягком ковровом покрытии каблуки дорогих туфель.

Он был одет в дорогой покупной костюм. Ткань одежды темная, серовато-синего оттенка, удачно гармонировала с обстановкой кабинета. Борты пиджака небрежно распахнуты, ослепительно белая сорочка облегала стройное, тренированное тело — в свои пятьдесят лет министр выглядел на редкость молодо и полным энергии, не в пример остальным членам Кабинета[13]. Держать форму обязывало не только министерское кресло, но и политика. За восемь месяцев она крепко надоела ему своей лихостью и опасностями, но он быстро обвык, прочно освоился, подчинил себе все и вся, неожиданно обнаружив в себе важное качество — умение собственноручно творить события, интриги. Не последним был чиновником в государстве, может быть даже вторым после… Многие завидовали его неожиданному взлету, но побаивались мешать, помня, как самые безрассудные поначалу пытались свалить новичка, но только сунули головы в тугие петли, кто бесконечных прокурорских допросов по поводу старых грешков, а кто — меньше насолившие — в безвестность краха своей карьеры. Опасная была эта затея — воевать с министром МВД: сильный был своей дружбой с остальными "силовиками" — Генеральным прокурором, министром обороны, главой Службы Безопасности, министром чрезвычайных ситуаций и самим Президентом… Сила! Кто против такой попрет? Депутаты? Верховный Совет? Пусть попробуют. Потом сами будут плакать, "народные избранники". Государство сильно и крепко только ответственностью, а не пустой болтовней и кулуарными склоками. Они сами бегут к нему за помощью, чтобы побольнее, почувствительнее насолить своим противникам. Он же помогает всем, понимая, что пока они дерутся, он уверенно сидит и работает в своем кресле министра. С ним драка не скоро утихнет. Его на несколько Президентов хватит.

Любил больше цивильную одежду. Покупал дорогую — не боялся молвы, нападок. В гражданском платье скрывалась его сила. Скрытность помогала, ошарашивала противников, обезоруживала их, а нужных людей легко приручала, да так, что они и опомниться не успевали, как уже служили ему, министру внутренних дел.

За несколько месяцев подчинил себе огромную мощь, но не для себя. Переверзнев был из тех людей, кто был готов и умел служить: верно и честно. Благодаря этому качеству и добился столь высокого поста. К работе его воодушевляла личность, личность с большой буквы. Поднепряный, Президент, был такой личностью: умел править, бить и ласкать, и брать свое — не без этого, но в меру, как и положено тому, кто первый из всех на виду. Сам же Переверзнев никогда не мечтал о высшем кресле. Зачем? Если вдруг настоящий глава правительства окажется слаб — он поможет посадить в президентское кресло другого, сможет, сумеет, но не сядет сам: главное служить… Служить личности — это видеть, кому служишь, видеть и слышать. Это задача министра. Цель же Президента — служить народу. Переверзнев не видел народа — какая-то абстрактная живая масса, раздираемая миллионами желаний, без определенных задач, мнений. Просто многоголосый гул, заполняющий пустоту бытия. Тут не угадать ни настроений, ни чаяний. Толпа. Как служить ничему? Никак. Тогда и высокий пост — лишь удобное кожаное кресло для пышного изнеженного зада. Пустое место, пустой звук. Не хотел такого министр.

Военный китель одевал редко. Форма обязывала быть демонстративно сильным, выдавала власть, мощь. Висела спокойно в шкафу, ожидая особых случаев: торжеств, государственных праздников, и вообще тех моментов, когда была необходима. Он не любил ее еще за то, что она напоминала ему прошлое, когда заставляли делать грязную работу не снимая погон. Теперь же генерал-майорские звезды были тяжелы для плеч не только прошлыми годами службы, но и ошибками, горячностью, на которые так щедра была молодость. Это чувство тяготило постоянно, порой переходя в нехорошее предчувствие.

От воспоминаний стало портиться настроение.

С большей частью прошлого он справился. Нелегко это было. Оставалось совсем немного, но самое главное и трудное.

Он посерел лицом, остановившись у окна, потер пальцами, тонко прощупал каждую складку побагровевшего шрама. За окном бушевал новизной жизни цветущий весенний Киев: шумящие людские потоки на тротуарах, на переполненных дорогах; видимая и определимая энергия деятельности, хлопот и праздника. Но Переверзнев этого не замечал. Уже был не способен, замкнувшийся в себе, мысленно плетущий кокон будущих событий — "куклу" собственной безопасности и благополучия. В такие моменты он был опасен.