Яцек Пекара - Молот ведьм

— Из применяемых на допросе это простая пытка, но простота в этом случае не противоречит действенности, — добавил я.

Я подошёл к палачу у жаровни, где ровно уложенными лежали инструменты, не требующие нагревания. Поднял две железные пластины, соединённые винтами и усаженные изнутри толстыми, заострёнными выступами. Я приблизился к канонику, который с ужасом наблюдал за мной.

— Вот это железные сапоги, — объяснил я. — Их накладывают на голень и икры, а потом закручивают винты. Помещённые внутри острые выступы размозжат кости твоих ног, разорвут мышцы и тело. После завинчивания палач может обстучать сапоги молотком, дабы усилить боль, разогреть на жаровне или вбить между металлом и телом заострённые клинья.

— Умоляю, — прошептал он.

— Это я тебя умоляю, Пьетро. Не позволь нам воспользоваться этими инструментами.

— Я невиновен! Ох, любезные мои, как много раз я слышал эти горячие и полные отчаяния уверения. Но на этот раз, даже если бы хотел, я не мог к ним прислушаться.

— Дорогие братья, — обратился я к инквизиторам. — Это по воле вашей или неволей?

— По воле, — ответил за всех Кеппель, и я тогда дал знак палачу. Кат дёрнул конец верёвки, и связанные сзади руки каноники резко пошли вверх, на уровень головы. Тинтарелло завыл так, что заглушил хруст выламываемых суставов. Палач подошёл и приложил к обнажённому боку каноника горящий смоляной факел. Держал его достаточно долго, чтобы тело зашипело в пламени и покрылось чёрным, потрескавшимся налётом. Потом он отступил и несколько ослабил верёвку. Каноник теперь уже мог стоять всеми ступнями, а руки вернулись в естественное положение. Он перестал выть, голова его упала на грудь, и он лишь отчаянно плакал. Лицо его было покрыто потом, слизью и кровью из прокушенных губ и языка. Я погладил его по голове.

— Не позволяй причинять тебе боль, Пьетро, — прошептал я. — Бог Всемогущий создал себе святыню из наших тел, и нельзя нам уничтожать эту святыню. Отдайся воле Божьей, друг. Очистись в потоке веры и истины. Позволь, я окроплю тебя иссопом и омою, дабы душа твоя выбелилась чище снега.

— Я-я любл-ююю Бога-ааа, — заплакал он мне в плечо.

— Так помоги нам, Пьетро. Мы не справимся без твоей веры, доверия и любви. Расскажи нам всё, дружище, чтобы мы ещё сегодня могли вместе произнести искреннюю благодарственную молитву, вознося наши сердца Господу.

— Я-я ведь могу при-знаться во в-всём, но это не будет п-правдой…

— Пьетро, разве не ты, проводя допрос Эммы Гудольф, сказал, что: кто признаёт вину, тот виновен, ибо человек правый до конца выдержит даже самые суровые пытки, любя Господа и отвергая фальшивые обвинения?

— Уже не помню-ююю…

— Не помнишь или не хочешь помнить, Пьетро? Расскажи нам, пожалуйста, о шабаше. Почему он проходил здесь в городе, а не на Жабьем пике?

— Бабьем пике, — всхлипнул он.

— Верю, ты лучше меня знаешь места шабашей, — признал я мягко. — Запишите, брат, — обратился я к Вангарду, — обвиняемый раскрыл, где совершаются шабаши.

— Я не знаю гдеее! Отпустите меня, я ничего не знаююю… Я дал знак палачу, и крики каноника сменились протяжным воем. Кат снова приблизился с факелом в руке и приставил его к подмышке обвиняемого.

— Расскажи нам о шабаше, Пьетро, — прошептал я канонику прямо в ухо, а когда палач отошёл и отпустил верёвку, повторил:

— Шабаш, Пьетро, шабаш. Как часто ты принимал в нём участие? Он посмотрел на меня, и в его глазах был парализующий страх, боль и непонимание.

— Не помню, — произнёс он с отчаянием. — Не помню, как часто.

— Ты вспомнишь. — Я ласково возложил руку на его измазанную кровью щёку. — Всё вспомнишь…

Эпилог

Дверь грохнула о стену, и я резко обернулся. Увидел, что на пороге стоит молодой, плечистый священник. За ним толпилось несколько вооружённых людей.

— Мордимер Маддердин? Инквизитор? — сурово спросил он, но я был уверен, что ответ он прекрасно знает. Я медленно кивнул.

— Вы арестованы, — произнёс он. — И по приказу Его Святейшества, Святого Отца Павла XIII, вы должны быть немедленно перевезены в Апостольскую Столицу. Там будете заключены в Замок Ангелов и допрошены. Там же будете ожидать приговора.

— В чём я обвиняюсь? — спросил я спокойно, ибо, в конце концов, именно такого хода дела можно было ожидать. Он посмотрел мне прямо в глаза и злорадно усмехнулся.

— В заговоре, потворствовании ереси, даче ложных показаний, подделке официальных документов, в заточении и пытках иерархов церкви без форменных и законных оснований, прелюбодеянии, содомии, поклонении Сатане… И в чём ещё только захочешь, ибо за одно то, что я упомянул, вас надо сжечь не раз, а сто раз.

Он был очень уверен в себе и очень нагл. Я мог его убить. И его, и этих комичных стражников за порогом двери, которые встали таким образом, что, во-первых, даже не смогли бы эффективно применить оружие, а во-вторых, мешали бы друг другу. С минуту я даже лениво раздумывал, не засадить ли дерзкому священнику нож под рёбра. Я бы охотно увидел выражение изумления на его лице и охотно бы смотрел в его глаза, пока из них уходила бы жизнь. Но я повёл себя так, как веками ведёт себя едва ли не каждый несправедливо обвинённый. Я послушно вытянул руки и дал сковать себя кандалами. Верил ли я, что после допроса в Замке Ангелов Папа велит снять с меня обвинения и отпустить на свободу? Что у меня останется возвращённая лицензия? Хорошая шутка! Конечно, я ни во что это не верил. У меня была несмелая и необыкновенно слабая надежда, что может благодаря какому-нибудь счастливому стечению обстоятельств, мне удастся сохранить жизнь. Может я тихо и несмело рассчитывал на вмешательство моего Ангела-хранителя, о котором думал, что он считал меня полезным орудием? Но я также знал, что Ангелы помогают сильным, а их мысли парят в пространстве, недоступном обычному смертному. Я не убегал только по одной причине. Сделав это, я бы признался в совершении ошибки. Между тем, я поступал так, как подсказывали мне святые основы веры, а может скорее так, как я понимал их моим скудным умом.

Они должны были осознавать мои способности и подумать, а не подтолкнёт ли меня отчаяние к внезапным действиям. В связи с чем, я сидел в седле со связанными за спиной руками. Ноги мне обвязали ещё одной верёвкой, которая проходила под лошадиным животом, как подпруга. Что ж, если бы конь понёс, я попал бы в трудное положение, но двое стражников всё время ехало рядом со мной. Один из них даже держал поводья моей лошади. Из разговоров я понял, что мы остановимся в местности Лутцинген, откуда собирались направиться напрямик лесной дорогой. Но к вечеру ситуация осложнилась. Священник (представился как Ансельмо де Торрес и Гонада, и если это было имя, под которым он появился на свет, то я был епископом) вдруг сдержал коня и начал нервно обыскивать арманы плаща и кафтана, а потом даже вьюки.