Джеймс Риз - Книга колдовства

Но не будем спешить: раньше, чем он меня обнаружил, я услышала его шаги на террасе как раз подо мной, потом они затихли. Затем скрипнула дверь библиотеки. Он уже близко.

…Книга Себастьяны. Я вновь задала себе вопрос: «Где книга?» В последний раз я видела, что моя одежда лежит под украшенной костями стеной. Ясно, да, совершенно ясно, что книга по-прежнему здесь. Она мне необходима.

Каликсто вернулся на террасу, и его появление вспугнуло птиц, живущих во вьющихся по стене лозах. Я услышала хлопанье их крыльев. Откуда-то сверху, над комнаткой, где я находилась, раздался голос Бру. Он скрипел, словно заржавел после того, что так долго оставался без употребления.

— Эй, мальчик! — крикнул он. — Мальчик!

Однако Каликсто уже положил руку на засов двери в Комнату камней — той двери, за которой лежала я, напрягая всю свою волю, как никогда прежде. Входи, входи же! К счастью, Бру не удалось сбить юношу с нужной мысли, потому что я услышала скрежет засова. Наглухо задраенная дверь открылась, произведя какой-то чмокающий звук. Я почувствовала поток света, вливающийся в комнату и приникающий сквозь мою повязку, но все еще не могла видеть. То, о чем я сейчас поведаю вам, мне потом рассказал Каликсто. Эта сцена до сих пор приводит меня в смущение (хотя странно смущаться теперь, когда я мертва), я покрываюсь мурашками. Cette pauvre petite![146] И посему, чтобы скорее покончить с этим, спешу продолжить рассказ.

Каликсто оказался в наполненной тошнотворным дымом темной и душной каморке. Точнее, он остановился на пороге, кашляя, и пытался разогнать дым руками. В первый миг он подумал, что начался пожар. Но вскоре дым вышел через открытую дверь, и он увидел мое ложе. И меня саму.

Нагая. Похожая на скелет. Связанная. Опалового цвета, ибо во мне продолжали свою работу prima materia и прочие компоненты алхимического зелья. Избыток соли заставил съежиться плоть, что еще оставалась на моих костях, ртуть тоже сделала свое дело. Я страдала от язв и болячек, а когда освободилась от кляпа, мне показалось, что мои зубы выдаются из запавших десен, как клыки. Моя улыбка — насколько я могла улыбаться — походила на оскал. Губы пошли трещинами, едва я попробовала заговорить. Как говорится, краше кладут в гроб. Но позвольте напомнить, что я предстала перед Каликсто обнаженной. Помрачившееся зрение скрыло от меня то, как он воспринял — несомненно, с отвращением — и следы чудовищной пытки, и мое истинное двуполое естество.

Когда зрение вернулось ко мне, я увидела следующее.

Передо мною предстал Бру в его неизменном бурнусе, капюшон которого был откинут назад, обнажая блестящую, лоснящуюся от пота бритую голову — вернее, макушку, потому что он наклонился надо мной. Он только что снял с моих глаз повязку и готовился расстегнуть наручники. Когда Бру наклонился ниже, чтобы вставить ключ в замок кандалов, я увидела стоящего за ним Каликсто. Да, то был Каликсто, белокурый как ангел — ах, как дивно отросли в море его волосы! Впечатление усиливалось игрой света и тени в дымной каморке. Да, он явился ко мне, как ангел-хранитель. Разве что на картинах и древних иконах ангелы редко размахивают матросским ножом и не держат лезвие у самого горла подлого мучителя.

За шесть месяцев плавания Каликсто возмужал. Он предстал предо мною сильным, широкоплечим, светловолосым и очень красивым. На борту «Алкиона» ему пришлось много и тяжело работать, отчего его мускулы стали рельефными, однако юноша не просто окреп — в нем появились некий внутренний стержень, внутренняя сила, чего не было на борту «Афея». Он держал нож у горла Бру и сквозь дымный сумрак смотрел на меня. Что он видел во мне, распростертой перед ним — некое средоточие всего самого диковинного и странного? При этом он ждал, когда я моргну, кивну или дам ему какой угодно сигнал, означающий: да, убей его.

Но я не дала ему такого знака.

Я покачала головой: нет, не надо.

Каликсто был смущен. Не решил ли он, что я попала в нынешнее положение по собственному выбору? Юноша наверняка был сведущ по части различных грешков и пристрастий — ведь ночь или даже час в портовом борделе способны дать своего рода эротическое образование. Я не хотела, чтобы он судил обо мне вот таким образом. Получается, Бру не в чем винить? Юноша, должно быть, думал именно так, и я с ужасом увидела, что он попятился, отстраняясь от алхимика, и отвел свой короткий морской нож в палец длиной, который носил за голенищем сапога.

Нет, снова покачала я головой — на сей раз для того, чтобы потребовать: «Не дай ему уйти! Не слушай его!» — потому что Бру начал что-то ему говорить, как только понял, что я не в силах вымолвить ни слова.

Когда алхимик своими длинными темными пальцами вынул кляп из моего рта, я почувствовала, что моя челюсть не может двигаться и очень болит, а горло покрыто пленкой из застывшего серебристого зелья. Мои мысли были зыбкими, они колыхались в голове, как морские водоросли, и я поняла, что не смогу ни объяснить что-либо, ни обвинить кого-то, потому что не могу говорить.

Тут меня охватил страх. Не оттого, что Бру собирался причинить нам вред — он больше не имел такой возможности. Он обладал знаниями, но не силой; кроме того, он уже не мог напасть внезапно, что в свое время позволило ему обмануть меня и использовать в своих целях. Он стоял на коленях перед моим ложем, как жалкий проситель, и выглядел обычным стариком. Без сомнения, Бру притворялся. Когда этот негодяй встал и двинулся к юноше, он сгорбился, зашаркал ногами, а руки сложил так, как это делают нищие, после чего заговорил быстро, торопливо и проникновенно. Я не могла расслышать, что он шепчет, но поняла: пора вмешаться. Призвав на помощь все свои небольшие силы, я приподняла правую руку и грязным пальцем с длинным отросшим ногтем (да, грязным, поскольку извержения моего организма покрывали ложе толстым слоем — все нечистоты, скопившиеся за месяц) указала на мой правый глаз.

Каликсто понял меня.

«Диблис, — вот что я хотела сказать. — Этот человек обращался со мной так же, как Диблис обращался с тобой».

А потому Бру, вместо того чтобы закончить начатое — еще дней десять, и он бы заполучил долгожданный камень, а мои останки предал пламени в новом атаноре или прибил меня заживо к здешним стенам, — оказался на полу, в кандалах, в самом беспокойном по части буйства белесой плоти углу «крипты». Теперь он жаждал смерти, как я незадолго до того.

У меня не было к нему ни капли сочувствия — ни единой капельки, — но мне все-таки не хотелось запятнать руки Каликсто его кровью. И я совсем не жалею о том, что воздержалась от убийства. Однако нам в тот момент было не до алхимика, рыдавшего в углу: ведь Каликсто стоял передо мною и смотрел на меня сверху вниз, пораженный моим видом.