Елена Таничева - Злая кровь

— Разве ж я его ненавижу? — ухмыльнулся Мишель. — Если б я его ненавидел, он давно бы уже сыграл в жмура. Просто он мне противен. Знаешь, кого больше всего у нас презирали?

— У вас — это где?

— У нас — у хитровских.

— Не знаю.

— Стукачей. Доносчиков. «Крыс». А Ян запросто сдавал всех, о чьих косяках ему становилось известно. Стучал Князю обо всех и обо всем… обоим нашим князьям стучал. И Никите, и Семену Даниловичу, и сейчас наверняка опять Никите стучит, падла. Он всегда был такой… словно… словно все вокруг — не люди, и… Не знаю, как объяснить… словно он — самый центровой. Избранный, что ли…

— Я поняла, — тихо сказала Нина. — Он же очень старый. И очень сильный. Скрывал свою силу ради какой-то цели. Главным для него все это время было — выжить. Потому он и нуждался в расположении Князя. А все эти законы… Для него это — новые законы. Большую часть своего существования он вообще никаким законам не подчинялся. А когда подчиняться стало необходимо, он просто не смог рассчитать, понимаешь? Он изображал абсолютное подчинение, потому что не знал, как еще ему вписаться в этот новый мир и притвориться не тем, кто он есть. Не старым и сильным. И я думаю, он действительно считает себя избранным… Он — Гензель, о котором братья Гримм написали сказку.

— Да. А вел себя всегда, как мелкий крысеныш. Я рад, что буду охотиться на него. И рад, что он — сильный. А то было бы не в масть мараться. Я ведь только поэтому его до сих пор не пришил, — улыбнулся Мишель. — Как ты думаешь, это ведь он — тот колдун, которого мы искали? Тот, кто совершил все эти жертвоприношения? Колдун-вампир… Кто же еще?

— Вряд ли возможно такое совпадение, чтобы Гензель Шварцвальдский убил Модеста Андреевича ради сокрытия своей личности (или ради мандрагоры? — уже не знаю), и чтобы при этом в Москве действовал еще один колдун-вампир.

— Тем лучше. Одним выстрелом убьем двух зайцев. Даже трех: колдуна, который подставил всю нашу братву и нашего Князя, убийцу твоего Мастера… и я прибью наконец эту гниду. И всем будет хорошо.

Нина молча кивнула. Да, наверное, всем будет хорошо.

И тут Мишель огорошил ее вопросом:

— Я перед отъездом просил тебя узнать: где во Флоренции самые лучшие ювелирные магазины. Узнала?

— На Понте Веккио. Его называют Золотой Мост. Там самые старинные и самые лучшие ювелирные лавки Флоренции, — ответила Нина, стараясь говорить ровно и никак не выдать переполняющие ее ревность и ненависть.

Сейчас она прекрасно понимала Гретель, вытащившую соперницу на солнце.

— Придется попросить Аркадия купить там что-нибудь днем… Сразу после пробуждения нам придется вылететь. Ну, да ничего. Я все равно никогда сам не выбирал ей подарки.

— А кто их выбирал? — несчастным голосом спросила Нина.

— Филипп. Он разбирается в красивых бирюльках. И четко понимает, чего хотят женщины!

Нина не смогла сдержать злорадной улыбки. Так Софи и надо!

2

Когда они прилетели в Москву, выяснилось, что Софи уже ничего не надо.

… Аркадий купил для нее браслет — широкий, но изящный, ажурный, усыпанный многоцветьем великолепно ограненных, сверкающих сапфиров, рубинов, изумрудов и топазов. Мишель, радостно оживленный в предчувствии охоты, открыл футляр, где на черном бархатном ложе сверкало и переливалось творение флорентийских ювелиров, кивнул, закрыл и небрежно сунул в карман. А Нина подумала, что зря она, наверное, всю жизнь проявляла равнодушие к украшениям и прочим женским штучкам. Потому что они бывают вон какие необычные и красивые. Настолько красивые, что само по себе обладание такой может сделать женщину счастливой. Даже Нину. Даже если эту вещь преподнесет ей не Мишель, а кто-то другой. Даже если она сама себе купит такое украшение. Но, конечно же, если дарит мужчина, чувствуешь себя совершенно иначе. Чувствуешь себя — драгоценностью, достойной драгоценностей. Наверное. Нина точно не знала, ей никто никогда такого не дарил. А из рук Мишеля она была бы счастлива принять даже запыленный одуванчик… Лишь бы он сам сорвал этот одуванчик — для нее. Только Мишель не из тех, кто дарит девушкам романтичные, но не имеющие материальной ценности одуванчики. И, конечно, он не из тех, кто проявляет интерес к таким девушкам, как Нина. Он любит роскошь и качество во всем. А Нина не относится к разряду роскошных женщин.

Их встречали два Стража, Федор Бутов и Арсений Козырев. Оба — из числа особо приближенных к Князю, при жизни — профессиональные вояки. Жизнь Федора оборвалась в тысяча девятьсот пятнадцатом, а Арсения — на сто лет раньше. Обоих обратили специально для того, чтобы сделать из них Стражей.

— Давайте заскочим на минутку к моей девочке, — сказал Мишель, усаживаясь в автомобиль. — Отдам подарок и объясню, что несколько дней буду занят.

И Стражи, и шофер, видимо, были осведомлены, кто это — «его девочка». Адреса никто не спросил.

Нина смотрела на пролетающие мимо машины вывески и окна и молча злилась.

Злилась она, когда машина притормозила у дореволюционного многоквартирного дома, где, видимо, и жила Софи Протасова.

Злилась, когда Мишель ушел…

Злилась и смотрела на окна.

Интересно, которые — окна квартиры Софи? Может, вон те, сияющие теплым янтарным светом?

И что, интересно, будет, если сейчас сквозь полупрозрачные занавески она увидит два черных силуэта, Мишеля и Софи, слившихся в поцелуе? Она сдержится? Или заплачет?

Нина почти семьдесят лет просидела в архиве Корфа. Она не умеет скрывать чувства. Наверное, у нее все на лице написано. И оба Стража, присланные Князем, все прекрасно понимают.

Когда Мишель вышел из подъезда, Нина сначала ничего не поняла. Только порадовалась, что он так быстро. Но Мишель подошел к машине, и она увидела, что он страшно, смертельно бледен. И лицо у него заострилось так, словно он несколько дней голодал. Или потерял много крови. Сейчас он, как никогда прежде, походил на мертвеца. Ожившего мертвеца.

А потом Нина увидела пыль на его руках и на белом шарфе. Мелкую буроватую пыль, которую, раз увидев, уже ни с чем никогда не спутаешь…

— Софи убили, — неживым голосом сказал Мишель Стражам. — Надо подняться, осмотреть квартиру.

Оба стража и Нина уже выскочили из автомобиля и стояли рядом с ним.

Нина не помнила, как она открыла дверцу машины, как ступила на асфальт. Она схватила Мишеля за рукав, не то цепляясь за него, не то пытаясь поддержать, а может — просто прикоснуться к нему… Он дернулся, стряхивая ее руку. Но тут же опомнился и улыбнулся кривой, жалкой улыбкой:

— Я главный подозреваемый, без базара.