Александр Мазин - Слепой Орфей

Услышав звонок, Фрупов и Ласковин привычно насторожились, но Игоев благодушно кивнул Марине:

– Открой, детка, это к тебе.

– Как хорошо, Глеб, как хорошо! – Марина спрятала лицо на груди Стежня.

Рубашка его тут же намокла от слез.

– Да, Мариш, все, все уже кончилось.– Стежень прижал ее к себе, погладил нежно.

Игоев добродушно улыбался. Ласковин переглянулся в Фруповым, кашлянул.

– Полагаю, мы вам не нужны? – проговорил он не без иронии.

Стежень глянул на него поверх светловолосой головы подруги. Он подумал, что надо бы разжать объятья, но он физически не мог это сделать.

Марина затихла, прижалась к нему крепко-крепко.

– Да, конечно, Андрей, огромное спасибо, я перед вами в долгу.

– Никаких долгов,– сухо ответил Ласковин, тоном подчеркивая: они – по разные стороны поля.

– Верно,– поддержал Фрупов.– Никаких долгов. Это было наше общее дело.

– Но прикончил тварь все-таки Андрей! – уточнил Стежень.

– Нет!

Мужчины, как один, повернулись на голос. Даже Марина оторвала лицо от рубашки Стежня, посмотрела…

У входа (дверь так никто и не прикрыл) стояла Елена Генриховна Энгельгардт.

– Вижу, у вас маленький праздник! – язвительно проговорила она.– Поздравляю!

Игнорируя откровенно недружелюбный взгляд Ласковина, озабоченный – Игоева и заинтересованный – Фрупова, Елена смотрела только на Стежня.

– Я удивлена, Глеб,– холодно произнесла она.– Твое маленькое увлечение явно отбило у тебя чутье.

– Здравствуй, Аленушка! – прогудел Игоев.– Мы все рады тебя увидеть, но, пожалуйста, объясни, в чем дело.

– Объясню.– Елена Генриховна не отводила глаз от Стежня.– Но лучше, чтобы Глебушка сообразил сам. А для этого ему придется отпустить эту славную женщину и пошевелить своей интуицией!

Стежень нахмурился и еще крепче прижал к себе Марину.

– Прекрати! – резко бросил он.

– Нет, Глебушка, это ты прекрати! – с холодной яростью возразила Елена.– Давай, работай… колдун!

Глаза Стежня гневно сверкнули. Глеб молча отодвинул от себя испуганную Марину (чтоб не оказалась на линии удара), скрестил на груди руки.

– Ну, попробуй! – процедил он.

– Дурак! – ледяным голосом произнесла Елена.– Побереги силу. Пригодится.

Только тут до Стежня дошло.

– Он… жив?..

Женщина стояла у обочины, на углу Суворовского и Старо-Невского, с поднятой рукой. Стояла недолго, несмотря на поздний час. Буквально через пару минут рядом притормозила «вектра».

– Подвезти? – игривым голосом поинтересовался водитель.– Куда?

– Домой, если можно.

– И где твой дом, красавица? – Водитель без стеснения разглядывал женщину.

На профи не похожа. Ни прикидом, ни манерами, но вполне привлекательная.

– Так куда тебя везти? – спросил водитель.

– Домой,– повторила женщина.– К вам домой, если можно.

Водитель оглядел ее еще раз, нашел весьма пикантной.

– Отчего ж нельзя,– проговорил он.– Садись.

И распахнул дверцу.

«Опель» покатил по Невскому.

– Ночевать не оставлю,– предупредил водитель.– Не люблю.

– Хорошо.

– Новенькая? – поинтересовался мужчина.– Не боишься, что побьют?

– Нет.

– А что кину тебя, не боишься?

– Нет.

Справа мелькнули расцвеченные врата «Паласа».

– Хочешь туда? – спросил водитель.

– Нет.

– Это хорошо.– Мужчина рассмеялся.– Все равно не повел бы. Меня Толик зовут, а тебя, киска?

– А какая разница?

– Верно, киска, никакой.– Свернул на Малую Садовую, проехал метров пятьдесят и затормозил.

– Минетик на скорую губку,– сказал он.– Нет возражений?

– Нет,– ответила женщина и ударила его кулаком в висок.

В кулаке что-то хрустнуло, в виске – тоже, и мужчина ткнулся лицом в баранку.

Женщина перегнулась через него, открыла дверцу, выпихнула хозяина «вектры» на мостовую и перебралась на его место.

«Опель» рванул с места, свернул на Итальянскую, оттуда – на Садовую и дальше, мимо Михайловского, вдоль Марсова – к Троицкому мосту.

Когда «опель» выскочил на прямую стрелу Каменноостровского проспекта, над городом забрезжило утро.

Иван ступил на подвернутую ногу и зашипел от боли. Надо же, пока бежал, вообще ни хрена не чувствовал. Это удивительно. А что ногу потянул – как раз неудивительно. Третий этаж все-таки. Но сиганул он мощно. Чудом, считай, без яиц не остался. И не только без яиц. Хорошо, кровать у окна. Хорошо, поленился после лета сетку противокомариную снять. Через стекло так не прыгнешь. Это только в кино голяком через витрины ныряют.

Ногу раздуло – не ступить. Иван плюхнулся на скамейку. Подышал медленно, чтоб согреться. Не июль месяц, чай, холодно голышом.

На скамейке его и заментовали. По-хорошему, впрочем, поскольку трезвый и не под кайфом. Сказал – ограбили. Поверили. Дело обычное. Менты попались неплохие, а дежурный – тот вообще философ. Натуральный. Аспирант. Бывший. А теперь старший лейтенант. Вот такая жизнь.

– Сегодня ночь голых,– сказал бывший философ.– Полчаса назад бабу доставили, а теперь вот тебя.

– А баба где? – заинтересовался один из патрульных.

– Поздно, Серега! – засмеялся философ.– Ее уже муж забрал. Прилетел, как наскипидаренный. Баба, что характерно, ничего не помнит.

– Они никогда ничего не помнят! – отозвался патрульный, и все заржали. Кроме Басова.

Проверили Ивана по ЦАБу, выдали какое-то шмотье, тапки, напоили чаем и без всяких протоколов отвезли в травму, где пьяный в дымину и очень веселый доктор «зафиксировал голеностоп». Иначе говоря, забинтовал ногу и пожелал всего наилучшего. «Повезло тебе, мужик. Вот час назад мне такого же грабанутого привезли. Ему всю личность изрезали и палец сломали. А ты, можно сказать, только штаны потерял. Повезло».

Басов склонен был согласиться с доктором.

До подъезда его опять-таки довезли добрые менты. Даже спросили насчет ключей, как, мол, домой попадет?

«А то давай дверь сломаем? – предложил один.– У тебя не железная?»

– Обычная,– сказал Басов.– Спасибо, мужики, я у соседки запасной ключ держу.

– Ах, у соседки!..– многозначительные подмигивания.

– Да она старушка! – засмеялся Иван. Настроение у него немного улучшилось.

Ключа не потребовалось. Дверь оказалась не запертой. В комнате пахло постелью и Кариной. Но Карины не было. Вернее, не Карины, а…

– Где он? – спросил Ласковин, сверля Елену Генриховну недружелюбным взглядом.

Видно было, он нисколько не сомневается в ее словах.

Елена Генриховна повела плечиками:

– Мне он не докладывал.

Ласковин, тут же утратив к ней интерес, переключился на Игоева, но реплику неожиданно подал Фрупов.

– Господа,– сказал он,– а что, собственно, представляет наибольшую ценность для нашего подопечного?