Анастасия Бароссо - Притяжение страха

Он дернулся, будто опомнился от наваждения. С досадой тряхнул мокрой головой, так, что капли вокруг нее на миг бриллиантами повисли в лучах солнца.

Сделав два медленных шага назад, он гибкой дугой нырнул обратно в бассейн. Юлия решила не любоваться больше на то, как он плавает.

Она стремглав взлетела по каменной лестнице наверх. Первое, что она сделала, очутившись в спальне, это закуталась в черный шелковый халат Карлоса, крепко завязав на талии пояс.

Она смотрела на изумительный, в мельчайших деталях выполненный — как оказалось, из серебра — макет Собора Святого Семейства под стеклянным кубом. Рассеянно листала книги… Здесь было очень много книг по архитектуре, чертежи и рисунки, в старинных и совершенно новых изданиях, на разных языках… а он и вправду полиглот. Но еще больше — наверное, все, изданное в мире, посвященное Гауди. Да, дон Карлос не в шутку был увлечен этим человеком! Хотя, впрочем, она его понимает. Юлия наугад открыла очередную книгу…

«…а в довершение всего, Гауди «оплавил» камень, принудил его потечь… и застыть натеками магмы на шпицах порталов. Что побуждало его? Ледяные водопады карстовых пещер? Гроты Монсеррат? Или просто, неудержимая чувственность творца, жаждущего овладеть женственной текучестью природы, ищущего выразить волнующую интимность тактильного касания глубинной жидкости планеты…»

Прижимаясь лицом к гладкой, прохладной ткани халата, Юлия пыталась вдохнуть глубже воздух, пропитанный зноем. Ткань абсолютно ничем не пахла — кроме свежего белья и солнца. Но именно это и был запах Карлоса. И она вдыхала его снова и снова, до тех пор, пока не начала кружиться голова от гипервентиляции.

И еще от того чувства, которое вызывала в ней даже уменьшенная во много раз копия SAGRADA FAMILIA.

Предчувствие чего-то огромного, как мир, снова пробуждалось, когда она долго смотрела на изгибы фигур, составляющих стены собора, и ангелов, собирающих в кубки жертвенную кровь Христа, и существ, вырванных, словно из параллельного мира… все это находилось в какой-то непостижимой связи друг с другом… Сумерки становились все гуще и ароматнее. И в этом призрачном свете фигуры, созданные гением, словно оживали, двигались и начинали дышать.

Серо-зеленые сумерки опустились на холм.

Тишина в доме и в небе — такая полная, как будто ничто и никогда не может ее нарушить. Как будто не бывает на свете ночных ветров, громов и молний. Не бывает страшных порочных страстей, разрушающих душу неосуществимостью желаний… Да. Но есть все-таки, иногда, нужно.

Юлия давно доела фрукты, допила вино и воду, что оставались на подносе в опустевшей без дона Карлоса спальне. Желудок тоже был пуст, и эта пустота давила на психику не хуже, чем затишье на улице, пугающее скорой бурей.

Она справедливо полагала, что если не кухня, то хоть что-то подобное — если оно вообще есть в этом доме, должно находиться на нижнем этаже. И, стараясь по возможности неслышно ступать босыми ступнями по каменной лестнице, незаметной черной тенью прокралась вниз.

Она пробиралась наугад по одному из коридоров, по периметру идущих вдоль пресловутого бассейна. Который теперь темнел сиреневой подсветкой воды, с опавшими листьями магнолии. Ураган еще не начался, но плотные, словно восковые листья уже плавали на блестящей поверхности сказочными корабликами, катающими ночных эльфов… Вдруг, услышав звуки голосов за дверью одной из комнат, она замедлила шаги в невольном любопытстве.

Там явно ссорились. Женский и мужской голоса переливались друг в друга как ритм фламенко. Нетрудно было догадаться, кому они принадлежат.

Юлия замерла, опасаясь пройти мимо приоткрытой двери. Не хотелось, чтобы они знали, что она оказалась невольным свидетелем этой явно не самой приятной сцены. И в то же время — уйти обратно наверх не было сил… И она слушала, не двигаясь, не дыша. А потом осторожно заглянула внутрь.

Отсюда ей была видна часть комнаты. А точнее — часть просторной белоснежной кровати с изящно изогнутой кованой спинкой в стиле арт-нуво.

Когда мимо довольно широкой щели промелькнула фигура нагого Себастьяна, Юлия, мгновенно покрывшись холодным потом, вжалась в стену коридора… Через какое-то время он прошел в другую сторону, только уже был при этом в узких черных брюках. Видимо, одеваясь, он метался по комнате, словно тигр по клетке.

Все это время он… — нет, не кричит. Скорее рычит, тщетно стараясь унять рвущееся из глубины естества раздражение, гневно размахивая длинными руками. Вот опять, он промелькнул мимо, застегивая белоснежную рубашку. Стефания, стоя на коленях на кровати, умоляюще протягивает к нему смуглые руки. Она о чем-то просит его, то требуя, то заклиная…

Тогда, он вдруг останавливается. Прямо напротив двери.

Юлия видит его спину. Широкие худые плечи под хлопковой тканью угрожающе напружинились, когда он в молчании подходит к постели. Он так медленно поднимает руки с напряженными пальцами, кажется, что сейчас он ее задушит… Но он только резким движением распахивает халат, обнажив прекрасную смуглую грудь с темными сосками. От сильного толчка Стефания опрокидывается на спину, и тогда он склоняется над ней… и Юлия, зажмурившись, отчетливо слышит звук двух коротких пощечин.

А потом он, схватив в руку что-то темное, вскакивает на подоконник. В густых сумерках его силуэт в проеме окна очень напоминает многочисленных андрогинных демонов, виденных ею на сайтах «аниме».

Стефания лежит неподвижно, согнув ноги в коленях, закрыв лицо руками. И он с минуту, обернувшись через плечо, смотрит на нее в нерешительности, словно с чем-то борясь в душе… А потом все-таки срывается с подоконника вниз. Будто решил покончить жизнь самоубийством, рухнув с первого этажа на розовые кусты палисадника.

Сколько минут проходит в тягостной тишине, где только сердце Юлии, разрывая грудь и горло гневом, страданием и бессильной жалостью, грохает в ушах мучительно, невыносимо? Минута? Или полчаса? Потом, только потом становятся слышны другие звуки. Звуки жалобных, совершенно детских рыданий. И Юлия тихо входит в комнату, обставленную в стиле арт-нуво.

Зеркало над кроватью в изящнейшей раме отражает не менее изящную картину. Прямо иллюстрация Обри Бердслея к Уайльдовской «Саломее».

Юлия в черном халате Карлоса, с белыми перышками вместо волос сидит, поджав ноги на пышном, словно облако, покрывале. Рядом с ней, распластавшись на животе, лежит Стефания. И пальцы Юлии рассеянно ласкают шелк тяжелых темных волос.

Плечи Стефании — тонкие, девичьи плечи, такие же, как у нее самой, не переставая, вздрагивают в каком-то неизбывном, неутешном горе. И ядовитое, колкое понимание того, что при всей своей силе и искренности ее сострадание не имеет смысла — потому что она ничем, совершенно ничем не может помочь этой хрупкой девушке, разъедает глаза. Впрочем, так же, как никто не может помочь ей самой… И потому Юлия, впервые за это время, плачет так открыто, горько и безнадежно.