Роберт МакКаммон - Я путешествую по ночам

Лоусон сумел лишь покачать головой, ненавидя себя за то, что сделал.

— Заходи, — вздохнув, пригласил старик. — И старайся не закапать мне весь пол.

— Она почти засохла… — бесцветно отозвался Лоусон, переступая порог. Дверь закрылась за ним, и перед глазами предстала уютная гостиная с несколькими мягкими креслами и коричневым диваном. Над камином висело белое Распятие, от одного вида которого начинало жечь глаза, поэтому Лоусон несколько раз моргнул и отвернулся. Похоже, и с этим дела становились все хуже.

— Ты, — обратился отец Джон Дейл со смесью осуждения и сочувствия. — Выглядишь ужасно.

Никакого комментария не последовало, и старик тяжело вздохнул.

— Что ж, мы тебя, конечно, приведем в порядок, но… о, Господи, твое пальто! Оно безнадежно испорчено. Могу ли я спросить… кто обеспечил тебя обедом сегодня?

Лоусон снял свою шляпу и нервно пробежался рукой по своим чуть растрепанным светлым волосам. Он чувствовал себя столетним старцем, хотя на деле ему было пятьдесят один, а на внешность никто не дал бы ему больше тридцати. Этим награждает новая жизнь — внешний облик сохраняет те черты, которые были у тебя перед перерождением, а Лоусону тогда было двадцать семь.

— На Дофин-Стрит лежал один пьяница, — голос его был упавшим и сокрушенным, взгляд уткнулся в гладкие половицы. — Среднего возраста. Он… спал. Я хотел просто пройти мимо, я пытался!

— Но не слишком успешно, как я погляжу, — отец Дейл оценивающе посмотрел на него, отставив подсвечник на небольшой столик.

Крыть было нечем, и болезненно-отеческое осуждение старика было совершенно справедливо и понятно.

— Нет. Не слишком, — Лоусон повесил свою шляпу на настенный крюк, взгляд его сделался отстраненным и каменным. — Он просто… был там, и он пах бурбоном и дымом. Его кровь была такой свежей. Проклятье! Я старался пройти мимо, клянусь, но…

— Я знаю, — был ответ. Священник и вправду знал.

Кулаки Лоусона отчаянно сжались, а взгляд с мольбой метнулся к святому отцу.

— Да, я почти убил его. Я не понимал, что делаю. Схватил его, утащил в укромное место и выпил его почти досуха, потому что только так живут твари, вроде меня. Такова моя история, не так ли? Она не могла быть иной…

— Твоя история такова, когда Тьма берет верх над тобой, мой друг. Но в твоей власти написать новую.

— Красными чернилами? — по лицу Лоусона пробежала нервная кровавая усмешка, которая могла бы напугать любого в Новом Орлеане, но отец Дейл слишком хорошо его знал. Он поддерживал его, как только мог, потому что, несмотря на свою богопротивную природу, часть отчаявшейся человеческой души Тревора Лоусона все еще тянулась к стороне ангелов и Господа.

— Со временем эти чернила станут синими. И ты станешь писать обыкновенным способом, а не… таким.

Священник взмахнул своей рукой, от возраста покрывшейся пигментными пятнами, перед собственным ртом, делая акцент на области глаз и зубов, которые у него были совершенно нормальными. Человеческими.

— Иди в ванную, приведи себя в порядок.

…Когда дело было сделано, и остатки крови исчезли с лица, отец Дейл заставил своего гостя снять пальто и рубашку, после чего отдал ему одну из своих рубашек цвета индиго. После священник повел Лоусона обратно в гостиную, налил ему стакан Медока, а затем, чуть задумавшись, решил налить и себе.

Лоусон устало и осторожно, стараясь не потревожить еще не восстановившееся от травм тело, опустился в кресло, вспоминая первый раз, когда он постучался в дверь этого человека около двух лет назад примерно в таком же кровавом образе. Но в тот раз он пришел, чтобы пасть к ногам святого отца и слезно молить о прощении.

Священник внял истории обращенного вампира и помолился не только о прощении его бессмертной души, но и о том, чтобы Господь даровал ему силу. Так началась их дружба — даже, в каком-то смысле, сотрудничество — когда отец Дейл стал связным Лоусона в мире дневного времени, стал поддерживать его в минуты скорби, подобные этой, и помогал не потерять надежду, что когда-нибудь его подопечный сумеет сбросить эту тяжкую ношу и найти свой путь назад, к солнцу.

Но, чтобы сделать это, Лоусон должен был найти и убить женщину-вампира, которую знал под именем Ла-Руж. Он уже не раз выходил на ее след и думал, что победа близка, но в самый последний момент она ускользала. Слишком много неудач в поисках не раз заставляли Лоусона опустить руки, но отец Дейл не позволял ему отступиться и сдаться. В минуты, когда человечность засыпала в нем, священник напоминал, что смерть демона ночи по имени Ла-Руж может положить конец страданиям. А ведь ее защищало Темное Общество, считая эту бестию своей бессмертной и прекрасной Королевой.

— Кристиан Мельхиор, — сказал Лоусон после нескольких глотков Медока. — Один из них. Кем бы он ни был, он знает меня. Он держит в плену юную девушку — Еву Кингсли — в некоем городке под названием Ноктюрн. Темное Общество похитило ее и хочет, чтобы я доставил выкуп в их логово.

— Без сомнения, это западня, — усиленно скрывая беспокойство, кивнул священник, располагаясь напротив своего посетителя, и тот невесело усмехнулся, повторив:

— Без сомнения.

— Итак… тогда давай с самого начала и подробно. Расскажи об этом новом деле.

— Я должен туда поехать. Должен вмешаться в это… пока не знаю, во что именно, но… я должен, — Лоусон сделал очередной глоток из своего стакана. Это, конечно, не было для него эликсиром жизни, но в целом послужило весьма сносной заменой, как те бутылки коровьей крови, которые отец Дейл приносил ему с бойни, что располагалась через реку. Тамошнему управляющему священник сказал, что это для религиозных целей, и эта наживка была проглочена легко и без сопротивления. Никто не задавал вопросов: за кровь заплатили, и она была отдана.

С помощью коровьей крови Лоусон мог поддерживать свою жизненную силу, но какое-то время спустя его человеческие чувства притуплялись, оставляя место лишь холодному инстинкту хищника, алчущего до человеческой крови. Эта жажда была подобна тому, как привыкший к опиатам наркоман желает новой дозы. И такой голод нельзя было заглушить ничем другим, кроме человеческой крови, которая снова наполняла жизнью перерожденное тело вампира и обостряла чувства до предела.

Самый большой период, в течение которого Лоусону удавалось держать свои клыки подальше от человеческих вен, составлял три месяца, за которые он едва не превратился в пустую ослабленную оболочку.