Андрей Дашков - Гостиница

Обнаружились плохие стороны даже в сравнении с положением потерпевших кораблекрушение и оказавшихся в шлюпке посреди открытого океана. Седьмой и Первый составили негласную оппозицию Третьему, но до открытого бунта дело так и не дошло. Четвертая была апатичной и покорной. Всем было ясно, что она – следующая жертва. Она лишилась рассудка и слышала голоса чудовищ. Она не понимала слов, хотя голоса звучали очень близко. Боженька исчез, и она о нем не вспоминала. Теперь ее жизнь принадлежала чудовищам. Спустя несколько часов Третий лишил ее девственности. Восьмая подумывала о том, как бы прикончить его исподтишка, и все чаще поглядывала на дубинку со следами высохшего мозга, с которой Третий благоразумно не расставался. Ее мотивом была отнюдь не ревность (между прочим, любовником Третий оказался замечательным, чего о качках обычно не скажешь). Мотивом был страх – хотя фишка легла так, что у Восьмой имелись все шансы продержаться дольше других.

Страх и отчаяние – плохие советчики. Но откуда было взяться лучшим? Первый и Седьмой сидели в номере – каком именно, уже не имело значения. Пять унитазных бачков из восьми опустели. Невольно возникал вопрос: когда труп толстяка начнет благоухать? Этого вопроса никто не задавал вслух. Они вообще мало разговаривали. Оказалось, что болтовня хороша для спокойных и бесконечно далеких времен, когда у каждого была пища, вода и огромный резервуар слегка подпорченного выхлопными газами воздуха в полном распоряжении. Все они ощущали, что в «гостинице» стало намного жарче. Из туалетов и углов несло мочой и калом.

Речь шла о выживании, хотя ради чего? И на каком временном промежутке?

К исходу шестых суток никто из них уже не надеялся на чудо – например, на то, что стена вдруг раздвинется и появятся яйцеголовые в голубых халатах, чтобы изучить реакции будущих пациентов и ликвидировать негативные последствия слишком далеко зашедшего эксперимента.

Лучшим подтверждением этому опять-таки был труп Шестого, раздувшийся до невероятных размеров. Он не исчез, пока «постояльцы» спали. Правда, спать они тоже боялись, вполне обоснованно не доверяя друг другу. Каждый понимал, что все остальные воруют у него драгоценный кислород и укорачивают ему жизнь. Однако не спать было невозможно, и нормальный сон был невозможен, так что в «гостинице» обитали сомнамбулы и потенциальные невротики. Она постепенно превращалась в сумасшедший дом, где запертые психи предоставлены самим себе.

Седьмой подошел к ней, когда Третий заснул, и предложил выйти в коридор. Там он положил руки ей на груди и начал пальцами ласкать соски.

Восьмая улыбнулась.

– Если он проснется…

– Не проснется.

– …Прикончит нас обоих. – На самом деле она так не думала. В случае чего она скажет, что Седьмой пытался ее изнасиловать.

– Да ладно, ну давай! Все равно мы тут скоро сдохнем.

– Пойди с ней. – Дверь номера осталась открытой, и Восьмая показала на Четвертую, безучастно глядевшую в пустоту.

– Я не педофил.

– А какая разница? Мы же скоро сдохнем…

– Я хочу тебя.

Восьмая была та еще штучка и сразу смекнула, что он у нее в руках. Теперь тем более стоило держать его на коротком поводке – может, пригодится.

Не пригодился.

На девятые сутки вода закончилась, несмотря на режим строжайшей экономии. Труп толстяка лопнул, и на полу третьего номера растеклась омерзительная жижа, в которой копошились мелкие черви. Третий перебрался в прежде пустовавший второй номер и объявил четвертое по счету «общее собрание».

Обсуждался текущий момент. Было произнесено пять слов. По причине того, что мозги затянул тяжелый туман, не все осознали их смысл. Третий устроил что-то вроде голосования. Это было все равно, что помочиться рядом с издыхающими от жажды шакалами. Шакалы чуяли драгоценную жидкость. И шакалы чуяли слабость.

Но и у них не осталось сил ни на что другое, кроме как ползать и убивать.

Восьмая первой нанесла удар. Четвертая была еще жива, когда они начали пить ее жиденькую кровь и рвать зубами нежное сырое мясо. Ножей у них не было, поэтому в ход шли также осколки битых зеркал и металлические части сломанной мебели. Случайно порезавшись, они поспешно слизывали свою кровь, чтобы никого не дразнить, – ведь за каждым следили трое озверевших каннибалов.

Первый сначала лежал в стороне. Его сотрясали спазмы: блевать было нечем. Но потом и он подобрался поближе и принял участие в пиршестве. В его глазах не осталось тоски – теперь это были бессмысленные темные шарики. В редкие моменты просветления он вспоминал о том, что должен был задолго до начала этого кошмара покончить с собой, однако тут же его захлестывала очередная темная волна одуряющего запаха. И одолевало влечение, которому он не мог сопротивляться.

Седьмой мычал, «разговаривая» с самим собой и выдыхая смрад между потрескавшимися губами, будто разлагался изнутри. Патологический непрерывный внутренний монолог означал неизменность намеченной цели. Но Третий не подпускал его к себе ближе, чем на полтора-два метра. Ублюдка охранял если не рассудок, то инстинкт. Седьмому не удавалось застать его врасплох даже спящим – Третий мгновенно просыпался и поднимал свою страшную дубину. Она покачивалась перед пустыми глазами Седьмого, как грозящий ему палец.

Крови и мяса Четвертой им хватило, чтобы отсрочить неизбежное еще на несколько часов. На сколько именно, не мог сказать никто – они давно утратили всякое представление о времени. Зато каждый мог бы подтвердить, что вечность существует даже здесь и сейчас – в виде растянутой до пределов страдания безысходности.

Следующей жертвой стал Первый, когда с ним случился обморок. Восьмая подползла, убедилась в том, что он без сознания, и впилась ему в горло. Для нее это был уже не новый охотничий прием.

Первый задергался, но тут Третий и Седьмой навалились на него с обеих сторон и вскоре могли сравнить, насколько девичье мясо было податливее, чем это – жесткое, жилистое, вязнущее в зубах. Но, скорее всего, им уже становилось трудно двигать челюстями. Тем не менее они жрали и пили теплую кровь до тех пор, пока в мертвеце оставалась хоть капля.

А потом погас свет.

Они переползали в темноте, словно огромные человекоподобные слизни. Не было ничего ужаснее этой переполненной углекислотой могилы. Теперь все зависело от слепого случая. Началась взаимная охота в каком-то неописуемом измерении жизни – ведь двое из троих к тому времени лишились рассудка, а их органы чувств почти бездействовали.

Осталось двое. Они задыхались. У обоих уже не было сил на последнее убийство. Они опустились куда-то гораздо глубже человеческого ада. В абсолютном мраке обильно расцветали галлюцинации.