Олег Кожин - Темная сторона Сети (сборник)

Если кто-то двигался по улице в трех метрах от забора, волкодавы заходились лаем, а проникнувшего ненароком во двор, без сомнений, порвали бы на клочки. Летом Дымов не столько охранял хозяйское добро, сколько следил, чтобы во двор по глупости не залезли мальчишки, – страшно подумать, чем могла бы для них обернуться такая невинная шалость. Он не сомневался, что чужое присутствие ему лишь примерещилось.

Но не лай – заунывный вой раздался ему в ответ… Он был еле слышен сквозь двойной стеклопакет и утепленные стены, но от этого показался еще более странным. Дымов жил в сторожке второй год и ни разу не слышал, чтобы волкодавы выли. Может быть, и на них действовала погода? Впрочем, это была не первая ветреная ночь за две последние зимы…

Собачий вой вызывает у людей если не страх, то тревогу. Волкодавы не станут выть просто так, они сыты, привычны к морозу и не сильно скучают по своему хозяину в его отсутствие. Дымов решил, что платят ему именно за это, – стоит проверить, все ли нормально во дворе. Может, в доме начинается пожар и собаки чувствуют опасность… Он сунул ноги в галоши, накинул ватник и толкнул дверь на улицу, стараясь захлопнуть ее за собой побыстрей, чтобы не уходило тепло.

Колючий морозный ветер охладил лоб, вой волкодавов взял за душу холодной зимней тоской… Дымов огляделся – обе собаки сидели возле калитки в вольер, под тусклой лампочкой. Две морды тянулись вверх, две глотки с надрывом выталкивали в небо душераздирающие звуки, судорожно вздрагивали собачьи тела, шевелилась вздыбленная шерсть на загривках…

Дымов свистнул, и собаки, сперва не заметившие его появления, вскочили на ноги, но не отошли от вольера, а, повизгивая, повернулись к калитке – просили впустить. Вообще-то в вольер их приходилось отправлять если не силой, то хитростью, собакам не нравилось сидеть взаперти.

– Чего такое? – спросил Дымов, не очень надеясь на ответ.

Они заскулили щенками, нетерпеливо переминаясь на передних лапах, но Дымов и не собирался открывать им калитку. Может, в самом деле пожар? Или утечка газа?

Он вернулся в сторожку за ключами, а когда снова вышел во двор, волкодавы уже поджидали его у двери. Однажды хозяин сказал, что по мордам этих собак невозможно понять их настроения, Дымов тогда не стал спорить, но никак не мог с этим согласиться – сам он всегда видел, о чем они думают и чего хотят. И теперь не возникало сомнений: они беспокоились, если не сказать боялись. Здоровенные и свирепые звери тоже чувствуют страх. И когда волкодавы не пошли за ним к большому дому, Дымов еще сильней уверился в том, что там не все в порядке.

Расчищенные утром дорожки замело, в галоши набился снег. Подвесной фонарь над крыльцом раскачивался от ветра, все вокруг шевелилось, шаталось и колыхалось – и мерещилось, что рядом кто-то есть: таится в движущихся тенях, прячется за шумом леса.

Электричество в большом доме выключили еще днем, но довольно было заглянуть туда и принюхаться – не пахнет ли газом или горелой проводкой. Дымов, повозившись с ключами, раскрыл дверь и постучал ногами по коврику при входе, стряхивая снег. Ему сразу почудилось, что в доме кто-то есть, но виной тому был движущийся свет, падавший из окон и открытой двери. Дымов пожалел, что зашел через гостиную: стоило обогнуть дом и включить рубильник на щите у черного хода. Впрочем, волкодавы вряд ли испугались бы воров. Но кто же знает, может, уже изобрели какой-нибудь специальный спрей, отпугивающий собак…

Лязгнула дверь, смолк шум ветра, только тени с улицы скользили по паркету. А в глубине дома отчетливо скрипнула половица. Только тут Дымов подумал, что напрасно не взял с собой ружье – слишком понадеялся на волкодавов. Фонарик не взял тоже, но он никогда его не брал – не любил.

В доме не пахло ни газом, ни дымом, лишь слегка тянуло тухлым, словно где-то за шкафом умер хомячок. Формально проверку следовало считать законченной, спрей для собак – это полная ерунда. Дом был заперт, собаки бегали по участку, никто не мог проникнуть сюда незаметно. И Дымов уже повернулся к двери, когда за спиной по паркету что-то клацнуло. И звук этот трудно было с чем-то перепутать: так цокают по полу собачьи когти.

Хаски…

Мысль обдала холодом с головы до пят, даже колени дрогнули. Дымов медленно оглянулся, уверенный, что в темноте увидит гадкую улыбку нарисованной собаки. И в ту минуту предположение не показалось ему ни смешным, ни абсурдным.

Нет, никакой собаки он не увидел, тем более нарисованной. Но услышал удалявшиеся собачьи шаги, так хорошо различимые в тишине.

– Что ему ночью на улице делать? – спросил человек в синем свитере.

– Мало ли. Он все-таки сторож. Может, услышал что-нибудь. А может, ему положено время от времени обходить двор.

– Зачем он тогда возвращался?

– Что-то забыл, наверное, – пожал плечами психиатр.

– А может, ему что-то за окном привиделось? Ты не допускаешь такого? Он в окно смотрел.

– Ему положено смотреть в окно. Не вижу в этом ничего странного. И я не заметил никакой тревоги или страха. Может, он вышел по нужде.

– Его слишком долго нет.

– Не слишком.

Дымов собирался выбросить из головы кошмар, достойный пионерского лагеря, и вернуться в сторожку. Он уже протянул руку к двери, но тут в глубине дома раздался тихий стон со всхлипом, а потом детский голос:

– Вадик?.. Вадик, это ты?

– Кирилл? – переспросил Дымов. Мальчишку волкодавы ни за что не тронули бы, на охрану детей собак натаскивали специально приглашенные инструктора. Но как он тут оказался? И откуда у него ключи? Впрочем, ключи Кирилл мог стащить у отца.

Ответа не последовало, и Дымов пересек гостиную, направляясь к кухне, откуда, скорей всего, и слышался голос.

– Кирилл! – позвал он на всякий случай.

Но вместо ответа услышал отвратительное чавканье, которое тоже было ни с чем не перепутать: с таким звуком собаки едят мясо, Дымов слышал это ежедневно.

– Кирилл? – чуть громче окликнул он мальчишку, но ответа не получил.

Гостиная худо-бедно освещалась и уличным фонарем, и лампой над крыльцом, впереди же маячила лишь полная темнота. Дом строили в новомодной манере, на первом этаже не было дверей, только арки, и Дымов помедлил, прежде чем повернуть в кухню, – надеялся, что глаза привыкнут к темноте.

Сначала тьма показалась ему непроглядной, лишь посреди кухни, на полу, угадывалось какое-то движение. Чавканье смолкло вдруг, и вверх, словно умоляя о помощи, взметнулась детская ладонь, светлая и от того видимая в темноте. А потом хаски подняла голову: сверкнули маленькие глаза, сквозь мрак проступил белый рисунок на ее морде – совсем как на картинке. Она поглядела на Дымова и улыбнулась. Победно.