Мария Барышева - И любовь их и ненависть их…

Теперь она смотрела на меня, явно ничего не понимая. Я отвела глаза, с досадой чувствуя, что краснею. Ромка за спиной Леры корчил нам рожи, отчего Юлька, самая смешливая, беспрестанно хихикала.

— Что вам надо?! — сказала Лера уже тверже. — Зачем вы украли мои цветы? Я…

— А зачем ты увела моего парня?! — крикнула Кира, и ее глаза, обычно карие, вдруг сделались черными, как смола, и бешеными. — Ты меня уже достала, Пухлик! Везде твоя тупая рожа! Глиста! Что ты пялишься, дебилка?! Онемела что ли?! Что, пасть свою не можешь открыть?! Че от тебя так воняет, а?!! Нравится тебе Гарковский, ну и забирай, мне такой козел не нужен! Только тебе придется заплатить!

— Чем? — растерянно спросила Лера. Видите, она сразу готова была покориться — до того нас боялась. Другой бы сказал: «С какой стати?» — или еще что-нибудь в этом роде. А она спросила о цене.

— Чем? Да вот, мы уже и взяли! — Витька ткнул указательным пальцем в цветы, и лицо Леры передернулось, точно вместо пальца у него была рапира, и ткнул он не в цветы, а в нее. — Сойдет.

— Но если они тебе дороже, чем Ромка, — присоединила свой голос и Анька, — так бери их и вали! Выбирай!

— Выбирай! — крикнула Юлька и вздрогнула, словно испугавшись собственного голоса. — Выбирай!

— Выбирай!

— Выбирай!

— Выбирай!

Мы кривлялись и пели это одно-единственное слово, точно нелепую пародию на детскую песенку о каравае. В этот момент мы окончательно утратили способность соображать. Мы больше не были восемью отдельными людьми — мы стали единым организмом, примитивным и безумным. Мы не видели ничего кроме Леры — она словно разбухла, выросла до гигантских размеров, заслонив собой весь мир.

Лера, побелев, смотрела то на нас, то на цветы, то на Ромку. Ее взгляд прыгал туда-сюда, как мячик в теннисе. Она что-то говорила — я видела, что ее губы шевелятся, — но мы ничего не слышали. Наконец она отступила назад и уцепилась за Ромкину руку, и мы тотчас замолчали, и некоторое время на чердаке не было слышно ничего, кроме хриплого дыхания. Мы ждали, что она скажет. А она сказала: «Пошли, Рома».

— Так значит он?! — воскликнула Анька. — А как же цветочки?!

— Ты выбрала его? — спросила и Кира, скаля зубы в волчьей усмешке. — Говори: да или нет?! Ты русский понимаешь?! Да или нет?!

— Да, — едва слышно сказала Лера, и если б мы не ждали ответа так напряженно, то не услышали бы.

— Ну, все! — вдруг облегченно выдохнул Витька, неизвестно к кому обращаясь.

— Черт, Ромка, ты выиграл! — Кира рассмеялась с веселым изумлением. — Вот блин!

— Ну, я ж говорил. Все уже, да? А то мне этот цирк уже надоел! — громко сказал Ромка за спиной Леры, и она вздрогнула и оцепенела, точно сзади зашипела змея. А потом ее лицо и глаза вдруг стали безжизненными, пустыми, словно кто-то страшный прошелся по ним щеткой и вымел прочь все мысли, все чувства, выскреб все до единой пылинки. Мне показалось, что я смотрю в лицо трупа, и я перепугалась до смерти, и не одна я, потому что кто-то, по-моему, Юлька, спросил дрожащим голосом: «Лерка, ты че?»

— Ты что, и в самом деле поверила, что Ромка в тебя влюбился?! — Кира всплеснула руками, будто хотела показать, как она разочарована Лериной доверчивостью. — Ну ты больная! Да ты в зеркало хоть смотрелась когда-нибудь?! Да кто ты вообще, тупорылая?! Ромка, иди сюда!

— Фу, пусти! — сказал Ромка и стряхнул с себя Лерину руку так брезгливо, словно это был какой-то слизняк. — И как меня не стошнило?! Буэ, буэ!

То, что произошло потом, произошло очень быстро — едва ли на это ушло больше двух минут. Но позже, когда я снова и снова прокручивала в памяти эту сцену, мне казалось, что время было, что можно было что-то сделать — одно слово, одно движение, и мы вписались бы в поворот, а не вылетели бы за ограждение, в пропасть. Но ведь монтаж делают только после съемок, верно? Жизнь — не пленка, ее нельзя остановить и вписать другой кусок.

Лера развернулась и ударила Ромку по лицу. Это был слабый удар, он не мог причинить боли, а лишь разозлить. И он разозлил, но не Ромку — у того челюсть отвисла, он был ошеломлен, как если бы консервная банка, которую он пнул ногой, вдруг дала ему сдачи. Отпущенная тетива спустила не ту стрелу — сорвалась Кира. Ведь Ромка был ЕЕ собственностью.

Я вижу, как ее правая нога поднимается — конечно, это произошло очень быстро, но сейчас я вижу все, как при замедленной съемке. На ноге — белая адидасовская кроссовка — новенькая, папаша привез — зашнурованная модными тогда салатовыми шнурками. Кроссовка ударяет в глиняный горшок с амариллисом, и он заваливается вперед, в провал. Темно-красные колокольчатые цветы на длинной стрелке сминаются о противоположный край трещины, стрелка ломается, и цветок летит вниз, и через секунду доносится грохот разбитого горшка. Я слышу смех Киры, пронзительный, захлебывающийся, истеричный — безумный смех ведьмы, которой удалось ее колдовство. И мы следом начинаем сбрасывать остальные горшки. Вот он, стадный инстинкт, во всей красе!

Лера взвыла, как подстреленное животное, и кинулась к провалу, но Ромка успел схватить ее за локти, и она билась, вытянувшись вперед с вывернутыми за спину руками, и дребезг бьющихся горшков был как предсмертные вопли, и комья земли стучали о бетон, как тела, сбрасываемые в могилу. А потом Витька хрипло крикнул: «Прекратите!» — и мы остановились.

Остался только один горшок — с тем самым большим кактусом, похожим на руку толстяка. Кира нагнулась, подняла его и протянула вперед, над провалом.

— На, забирай!

Безумная яростная волна уже схлынула с меня, я словно бы прорвалась сквозь красный туман в реальный мир. Конечно, Кира не собиралась отдавать ей цветок. И я наконец-то нашла в себе силы крикнуть:

— Не надо! Не бросай! Сука!

Ромка отпустил Леру, и она кинулась вперед — скорей, спасти, что осталось! Кира посмотрела на меня с каким-то сонным удивлением и разжала пальцы.

Я не видела того, что случилось дальше, — я смотрела на Киру, на ее красивое лицо с экзотическими чертами, на раскосые глаза — они словно загипнотизировало меня. Мне казалось, что сейчас из этого лица, как из лопнувшего кокона, вылупится что-то чудовищное, омерзительное, нечеловеческое. А потом девчонки взвизгнули, и я повернула голову и увидела, что Лера падает.

Я не знаю, как это произошло, — скорее всего, потянувшись к кактусу, она споткнулась о кусок шифера или арматуры, либо ее нога соскользнула с края трещины и она потеряла равновесие. И рухнула прямо в провал.

Вы скажете: падая в такую неширокую щель, обязательно успеешь зацепиться за что-нибудь руками или ногами. Но это со стороны хорошо рассуждать! И не забывайте — в тринадцать лет совсем не те габариты, что в двадцать один. Лера не успела ни за что зацепиться, она успела только вскрикнуть. А я успела увидеть ее лицо.