Виталий Сертаков - Дети сумерек

Гризли толкнул дверцу плечом. Стараясь не перемазать выключатель испачканными мелом пальцами, ребром ладони включил свет. В первый миг ему показалось, что в помещении стоит неприятный кислый запах, но потом он принюхался и перестал обращать внимание. Узкие полки заблистали металлическими поверхностями ёмкостей, пружинок, шариков, подвешенных на нитях. С потолка на крюке свисала объёмная модель ДНК. Подмигивали тёмными глазками вольтметры. Гризли достал с полочки мыло, пустил воду и ненадолго замер, разглядывая себя в зеркале над раковиной.

Ещё даст фору многим сверстникам. И вовсе он не похож на хорька. Да, плечи могли бы развиться пошире, да, узкие скулы и редеющие пшеничные кудряшки. Но не лысый! Впрочем, женщины никогда не шарахались, кое-кто находил его даже привлекательным. Да, да, не такой уж он никчёмный человек, и вовсе не хорёк… Впрочем, Рокси тоже его так обзывала, но он не обижался. Что неприятно, так это еле заметная хромота, из-за которой в своё время в семье и зашла речь о карьере педагога.

Карьера педагога! В самом сочетании несочетаемых слов заложен величайший абсурд, нелепее не выразиться. Но ещё нелепее то, что уже на практике, во время четвёртого семестра, угодив в шестой, орущий, безумный класс, Гризли почувствовал — это его. Другие студенты тушевались, робели, едва заслышав вопли и визги малолетних дикарей, забывали план занятия, а Гризли толпа учеников возбуждала. В хорошем смысле слова. Кто-то из коллег, наблюдавших его за работой, отвесил неуклюжий комплимент, что, мол, у тебя, парень, даже ноздри раздуваются, как у хищника, почуявшего кровь! Ему говорили, что даже походка у него меняется, становится мягко-вкрадчивой…

Да, они были правы. Уже позабылись давнишние неловкие ляпсусы, но, входя в знакомую, почти родную аудиторию, Гризли, как и прежде, купался в пьянящем чувстве, схожем с религиозной одержимостью. Он словно бросался с прогретых солнцем мостков в чашу перевёрнутого неба, где каждая минута означала борьбу за внимание к себе, борьбу за их интерес…

Чем это так разит? Гризли снова принюхался, даже приподнял поочерёдно оба ботинка, рассматривая подошвы.

Сегодня они потеряли интерес? Или это случилось раньше, а он, задавленный семейными переживаниями, упустил момент, когда порвалась нить доверия? Наплевать, если они просто не поняли материал. Наплевать, если накупили билетов в кино и от предвкушения совместного дуракаваляния расслабились слегка. Гризли знал, что каждую неделю, а то и дважды в неделю, парни этого класса скидывались и покупали билеты в «Парадизо». После уроков они собирались компанией, некоторые отпускали персональных водителей, приставленных отцами, и гурьбой отправлялись к сиянию кошмаров. Большая редкость — такой дружный класс, восхищался завуч Каспар, наблюдая в окно, как мальчики галантно помогают девочкам нести сумки. Да, конечно, дружный класс…

Как-то раз Гризли их встретил после сеанса, практически в полном составе, вооружённых «колой» и громадными вёдрами со сладкой кукурузой. Они бросились здороваться, словно не сидели у него на уроке каких-то три часа назад, и, кажется, были искренне рады учителю в неформальной обстановке. Жевали свои дурацкие гренки, орешки, на перебой хохотали над очередным широкоэкранным абсурдом, и он тогда впервые подумал, что, вероятно, поступил неумно, отказавшись от классного руководства. Он ведь всё время считал, что любит предмет, любит шлифовать саму технологию преподавания, любит заваливать детей, равнодушных к физике, такими горячими, соблазнительными фактами и образами, что просыпались самые тупоголовые, но…

Но он был абсолютно убеждён, что любовь к самим ученикам — это удел пожилых бездетных матрон, которые уже наполовину растворились в школьных коридорах, которые уже не в состоянии дышать наружным воздухом. Гризли немало повидал таких тёток и вовсе не прельщался перспективой стать живым призраком гимназии, бесполой сущностью в мешковатом свитере и толстых бифокальных очках. Он не желал превращаться в ходячее дерево, прорастать в четвёртую гимназию корнями или чем угодно. Тем более что этого не хотела Рокси…

Перед ним снова и снова всплывали мерзости со школьной доски. И мрачная невозмутимость, с которой ученики покидали класс. Интересно, как бы они поступили, повернись он к доске раньше времени?

Гризли вдруг передёрнуло. Он представил, как взрослые девицы без улыбок и смешков разглядывают его, притёртого к стенке, скучного пыльного физика. Чёрт, они ведь спланировали заранее, и парни, и девушки… Гризли нахмурился, глядя в зеркало. Мыльная вода стекала с рук и закручивалась водоворотом в раковине. Наконец он стряхнул оцепенение и повернулся к шкафчику за полотенцем.

В нос ударило зловоние, точно прокисла пивная брага. В нижнем отделении узкого железного шкафчика висели рядышком два халата и комбинезон для внезапных внеурочных работ. В этой одежде Гризли участвовал в периодических «субботниках». В верхнем отделении лежала кепка, пакет со спортивной обувью и стопка чистых полотенец. То есть, это раньше они были чистыми.

Сейчас полотенца покрывала вонючая лужа непереваренной пищи. Рвотные массы текли из втиснутого в верхнее отделение перевёрнутого бумажного ведра из-под попкорна. Кроссовки, халат, комбинезон — всё было безнадёжно испорчено. Идея о стирке даже не пришла Гризли в голову. Он инстинктивно отшатнулся, стараясь дышать ртом. Губастый весёлый клоун подмигивал ему с бумажного ведра. В пухлой ручке клоун держал флажок с надписью «Парадизо». Спустя несколько секунд бестолкового ступора Гризли опустил глаза и заметил ещё одну деталь. В тот момент она не показалась ему важной. В пузырящейся буро-зелёной массе, стекавшей на пол, выделялись желтоватые комочки.

Кукуруза пополам с пивом.

3

КУРИЦА С ЧЕРНОСЛИВОМ

Кто на свете всех милее,Всех прекрасней и умнее?Риторический вопрос,Если дуло смотрит в нос!

С салатом было почти покончено. Пожалуй, ещё немного базилика, но не переборщить. Ни в коем случае не переборщить, Борис не выносит, когда чересчур много зелени…

Клавдия напевала.

День должен закончиться божественно. Да, да, именно божественно. Никаких внешкольных занятий, никаких родственников, никаких потрясений. В чреве плиты томилась гордость и божество, курица с черносливом. Борис непременно сойдёт с ума.

Клавдия дотянулась до пульта. Сегодня она чувствовала себя необыкновенно доброй и великодушной. Она даже готова была простить тоненькой фасонистой журналистке её, так уж и быть, неплохие формы. И уж тем более добрая Клавдия готова была простить явные внешние недостатки гостям студии. Дряблая блондинка из органов социальной опеки покачивала головой бутылкообразной формы, а прилизанному академику явно не хватало хорошего стоматолога.