Виктор Точинов - Пасть

— А чего ты ждал? — неожиданно пробасил Эскулап и затянулся очередной беломориной, выпустив на окружающих струю сизо-вонючего дыма. — Ты думал, кто-то скажет, что только что стырил порцию 57-го и желает продать? А голос с забугорным акцентом ответит: «Я есть давать десьять тысьяч доллар и ни одьин цент больше…»

Эскулап сидел в грязном, давно не стиранном халате — толстый, лысый, бородатый, как всегда крайне циничный. Не боялся никого и ничего, уверенный, что уж без него Лаборатория никак не обойдется, — и основания для такой уверенности были. Но сегодня все карты перемешались, вчерашние тузы стали не дороже шестерок… И Капитан посмотрел на Эскулапа с нехорошим интересом. Тот продолжил:

— Почему, собственно, вы все решили, что гипотетический похититель должен был знать, что выносит? Логика может быть простой: если что-то так берегут и прячут, значит, дорого стоит. А тут вдруг внезапно под руку подворачивается контейнер, вроде как и неучтенный. И срабатывает инстинкт хомяка — схватить и утащить в норку. Либо это чисто случайно совпало с поломкой вашего детектора, либо вынесли попросту, в кармане. В троллейбусах, кстати, сотрудники не толкаются, их развозка по домам доставляет…

— Зачем в хомячьем хозяйстве ампула с неизвестным препаратом, судя по маркировке, несомненно, опасным? — Несмотря на скептический тон вопроса, Капитан заинтересовался версией.

— Ну мало ли… Соседскую собаку на даче отравить. Крыс повывести. Или в криминальных целях — извести опостылевшую тещю ядом, от которого любой эксперт-криминалист свихнется. Да хомяки и не рассуждают, тащут все, что плохо лежит. Может ампула проваляться лет десять в кладовке и отправиться на помойку — при генеральной уборке.

— Хорошо. Тогда попробуйте обрисовать, что произойдет, если 57-й съест крыса. Или собака. Или теща. Если ампула разобьется в троллейбусе или мусорном бачке.

— Ничего хорошего не произойдет, — ответил Эскулап мрачно и серьезно. — Будут трупы. Это в лучшем случае. А вот в худшем…

Ночь стояла шикарная, теплая и безветренная — до настоящих белых ночей оставался почти месяц, но все равно было светло — полная, чуть подернутая дымкой луна отлично освещала окрестности.

Он возвращался к своему коттеджу; перешагнул изгородь, разделявшую участки, стал огибать пруд… У берегов поквакивали лягушки, но как-то вяло, без того азарта, что три недели назад: май, пора лягушачьих свадеб заканчивалась; возле камышей кто-то шумно всплескивал, не иначе во-о-от такие Сашкины караси. Колыванов приостановился, вслушиваясь в этот плеск, далеко разносящийся в ночной тишине, — и тут его прихватило по-настоящему.

Боль была резкая, пронзающая, дающая метастазы: три десятка безжалостных щипцов вцепились во все зубы верхней и нижней челюстей, и тут же в ухо вонзилась и провернулась раскаленная добела игла — провернулась и прошла дальше, в глубь черепа, который моментально превратился в гранату с выдернутой чекой, — и мозг взорвался ослепительной белой вспышкой…

Колыванов застонал. Он сразу понял, что это и что будет дальше; побежал к дому, спотыкаясь, ничего не видя вокруг за ослепляющей стеной боли…

…Началось с ним такое давно, когда Колыванов был двадцатилетним студентом: в один отнюдь не прекрасный день у него заболели зубы — вся правая половина верхней челюсти, резкая боль отдавалась в ухо и в височную часть черепа…

Врачи прогнали по кругу — лор, стоматолог, невропатолог, — но внятного диагноза не поставили. Выписали рецепт на пенталгин — сказали, поможет.

Таблетки действительно на два-три часа доводили боль до терпимого уровня, позволявшего даже посещать институтские лекции. Через какое-то время приступы прекратились и Колыванов мало-помалу забыл этот неприятный случай. И не вспоминал почти три года.

Через три года все повторилось, и в значительно худшем варианте. Деньги у него уже водились, обратился к частным медикам, но результат не обнадежил — диагностировали воспаление троичного нерва.

Можно было покончить с ним раз и навсегда, проведя несложную операцию-рассечение. Но подвижность и мимика правой стороны лица весьма бы отличались от аналогичных функций стороны левой.

А можно было заглушить боль обезболивающими, дождавшись неизбежного улучшения, но тогда приступ мог повториться через непредсказуемый срок — может, через месяцы, может, через годы…

Колыванов от операции отказался, резонно рассудив, что отрезать что-либо куда проще, чем пришить обратно. К тому же случайно он обнаружил прекрасный анестетик, продаваемый без всякого рецепта, — сто грамм водки или аналогичного по градусности продукта снимали без остатка на час-другой все симптомы. Два приступа за последние восемь лет Колыванов пережил успешно, но с такой силой накатило впервые…

…Он влетел в дом, не закрыв двери, бросился к шкафчику, где хранил запас дешевой водки — премию для достраивавших дом работяг. Другого спиртного на даче не оказалось.

Крутанул пробку, срывая резьбу, искать стакан было некогда, приложился к горлышку; пищевод бурно запротестовал, когда по нему покатилась тепловатая жидкость с отвратным запахом плохо очищенного спирта.

Подождал, держа бутылку в отставленной руке — никакого эффекта, резкая боль продолжала разрывать изнутри челюсти, — снова приник к горлышку и долго не отрывал от губ.

Наконец подействовало, кровь зашумела в ушах, привычная обстановка гостиной виделась как сквозь слой воды или толстое, чуть мутноватое стекло, но боль, проклятая боль отступила.

Колыванов тяжело опустился на стул, его подташнивало, во рту стоял омерзительный вкус — тут же поднялся, подошел к крану, нацедил большую кружку, пил жадно, знаменитая вода проливалась на рубашку; допил и медленно, пошатываясь, направился в спальню.

Два полных стакана дешевого пойла делали свое дело все быстрее и быстрее, раздеваться ни сил, ни желания не было — Колыванов рухнул поперек кровати, яркие красно-желтые пятна перед закрывшимися глазами вращались все быстрее, сливаясь в творение абстракциониста-наркомана, и сопровождающий это вращение звук становился все выше и выше, устремляясь в ультразвуковую область. Потом исчез и он, и абстрактная картина — Колыванов провалился в липко-черную яму сна без сновидений.

Глава IV

Доклад Марченко — Чернорецкого (уцелевший фрагмент)

…еще в сохранившемся в отрывках трактате «Mira-culumus», приписываемом древнеримскому ученому Саллюстию (I век до н. э.).

Но первые действительно научные опыты по физиологии и биохимии ликантропов связаны с именем русского патологоанатома и инфекциониста Г.Н. Минха (1836–1896 гг.). Минх (не используя термин «ликантропия» и др. аналогичные термины) опубликовал в 1893 г. работу «О некоторых аспектах генезиса и лечения миопатии», в которой подвергал сомнению наследственно-хронический характер миопатии (болезни мышц, ведущей к их ослаблению и атрофии) и предлагал на основе проведенных опытов методику ее лечения инъекциями сыворотки крови лиц, страдающих мышечным гипертонусом. Судя по описанию, по меньшей мере в двух случаях для приготовления сыворотки использовалась кровь ликантропов в фазе ремиссии. Дальнейшая судьба получивших инъекции больных неизвестна.