Олег Дивов - День вампира (сборник)

Село осталось за спиной.

– Ну что, дедушка, куда живца? – спросил Муромский.

– А вон, – сказал отставной егерь Сеня, главный авторитет в охотничьих вопросах, указывая на одиноко стоящую полевую сосну. – Прямо туда. И не сомневайся, милок.

Муромский вздохнул и повел Пирата к сосне. Пес бодро семенил короткими лапами и слегка подпрыгивал. Ему было весело. Пока что.

– И не сомневайся, – повторил Сеня.

Сеню вообще-то звали, как и Муромского, Сергеем. О чем Лузгин, которого Сеня еще годовалого на коленях нянчил, узнал через четверть века, и то случайно. Как говорил отец: «Здесь имена выбирают людей, а не наоборот». Действительно, стал же Мурманский (по паспорту Иванов) – Муромским, Яшины – Яшкиными, и называли же одного плотника всю жизнь Козлом. Ничего, уважаемый был человек. Что интересно, вовсе не Козлов по фамилии…

Трудно не полюбить такие места. Это Лузгину тоже отец говорил, и с годами сын понял – да. Не захочешь полюбить – хотя бы оценишь по достоинству. Здесь человека принимали не каким он хотел казаться, а каким на самом деле был и, возможно, никогда себя не видел.

– Значит, ты, милок, туда иди, – распоряжался Сеня. – А ты, милок, вон туда…

– Встаем на номера, – буркнул кто-то.

– А ты, милок, – это уже Лузгину, – давай с Витей. И поперед него не стреляй, ты ж на зверя-то…

– Не ходивши, – перебил Лузгин. – Все нормально, дядь Сеня, я буду тих и скромен.

Вернулся к околице Муромский, хмурый и подавленный. Издали пару раз обиженно тявкнул Пират.

Витя послюнил указательный палец и ткнул им вверх.

– В самый раз ветерок, – сказал он. – Ни больше ни меньше. Бля буду, сюда зверь придет. И мы ему… Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

– Сожрет Пирата – голыми руками словлю и яйца на уши намотаю, – сообщил, ни к кому не обращаясь конкретно, Муромский.

– Это если он кобель, – ввернул Витя. – А если сука?

– Тогда п… ду на нос натяну! – Муромский невесело хохотнул.

– Ну ладно, братка, ни пуха, – Юра хлопнул Витю по плечу и тяжело утопал вдоль околицы.

– К черту тебя, брательник! Эй, Андрюха, давай за мной.

Быстро темнело. Ополчение разошлось по номерам, и Лузгин уже через несколько минут понял, что расположение соседей знает, но самих людей не видит.

– Курить завязывай, милок! – прикрикнул на кого-то Сеня.

– Начальник, бля, нашелся, – ответили ему. – Не ссы, бычкую.

Витя сел прямо на землю под ивовым кустом, поставил ружье между колен торчком и сказал:

– А покурить-то совсем не лишне, пока можно еще.

Лузгин уселся рядом. Земля, прогревшаяся за день, оказалась приятно теплой, хоть засни тут.

Пират снова тявкнул, потом взвыл. Получалось у него вполне отвратительно.

– Никак судьбу чует! – произнес Витя невнятно, жуя папиросный мундштук.

Лузгин тоже решил закурить, осторожно щелкнул зажигалкой и упрятал огонек сигареты в ладонь. Табак показался вкуснее обычного. Сказывался зашишевский воздух. На этом воздухе и курилось по-особому, и пилось, и елось, и еще множество приятных вещей обретало неожиданные свойства, и хотелось всего побольше, желательно сразу. Лузгин однажды в Зашишевье неделю пропьянствовал и выглядел потом как огурчик. А в Москве он после трехдневного загула лежал пластом.

Из села Пирату ответила сначала одна псина, вскоре подключилась вторая.

– Всю жизнь интересуюсь, это они переговариваются, или как, – пробормотал Витя. – А может, поют?

– Или как. Если, конечно, верить зоологам.

– Видели мы тех зоологов, – сказал Витя. – Ну их в жопу. Чистые упыри. Хотя ничего ребята, обходительные, вот только…

– Что – только?

– Не знаю. Честно, не знаю. Ты с ним говоришь, а он сквозь тебя смотрит. Или они такие и должны быть?

– Выпивал я однажды с зоопарковскими, люди как люди. Веселые. Обещали крокодилом угостить, когда сдохнет. Бедняга долго не протянет, ему какая-то гнида по морде кирпичом навесила, он с тех пор в депрессии. Удивительная скотина – человек. Ну залезь к крокодилу в вольер и там хоть кувалдой его лупцуй, это будет по-честному. Нет, обязательно надо с безопасного расстояния кирпичом! Ты таких деятелей понимаешь, дядь Вить?.. Вот и я не понимаю.

Собачье трио выводило рулады. Лузгин снова огляделся и забеспокоился – совсем ничего не было видно. Где-то справа в темноте скрывался Юра Яшин, слева засел Муромский – по идее. Впрочем, сейчас полагалось не смотреть, а слушать.

– Давай теперь потихоньку, – шепнул Витя, будто угадав мысль Лузгина.

Прошло около получаса. Несчастный Пират то умолкал, то снова принимался за свое. Лузгин от души пожалел Муромского. Настроение постепенно менялось – расслабленное ощущение участия в каком-то трагифарсе уступило место знакомой с детства охотничьей настороженности. Вероятно, Лузгин внутренне согласился с правилами игры. И чувствовал себя примерно как на утином перелете – просто ждал развития событий, без лишнего напряжения, но готовый мгновенно среагировать на появление дичи.

Он вспомнил, как это было: отец, совсем еще молодой, сидит на заборе, в драной телогрейке и громадных валенках с галошами, а над головой у него пролетает стая – отец прямо с забора со страшным грохотом дуплит, и пара уток валится к его ногам… На самом деле «перелет» не всегда удавался. Однажды они битый час гоняли по кустам подранка, швыряя в него пустые гильзы и камни. А подранок оказался на поверку старой опытной уткой, обогнавшей стаю. Он пешком утопал от незадачливых охотников и, оказавшись на безопасном расстоянии, взлетел, громко крякая – как показалось тогда маленькому Андрею, ехидно. Через минуту появилась стая и, вместо того чтобы начать снижение, прошла высоко-высоко.

«Сделали нас, как маленьких, – сказал отец. – Понял? Толковая у них организация. Мотай на ус полезный опыт. Ничего, придем завтра. Не у каждой же стаи такой лидер впереди летит».

Следующим утром выяснилось, что хищная птица растерзала нескольких домашних утят на пруду у Вити. А вечером, придя на перелет, отец заметил ястреба.

«Видишь – на осине? – спросил отец. – Наверняка это он Витиных утят погубил. Сними его».

На суку будто мешок сидел. Андрей прицелился и выстрелил. Мешок сдуло. Они подошли к дереву, отец включил фонарь. На земле возился, громко шипя, раненый ястреб. «Добей», – сказал отец.

Ястреб был страшен – Андрей навсегда запомнил, с какой бешеной ненавистью птица смотрела ему в глаза, когда он опустил ружье, прицеливаясь. Эта ненависть пугала, но она же и подтолкнула скорее все закончить. До той ночи Андрею не приходилось совершать хладнокровного убийства, ему был знаком лишь охотничий азарт. Одно время мальчик сомневался – как это можно, стрелять по ни в чем не повинным животным, – но первый же «выход на утку» все расставил по местам. Они два часа колупались на плоскодонке вдоль заболоченного берега. И когда утка выскочила прямо из-под носа лодки, стремительно уходя назад – поди скажи, что птица дура, – Андрей развернулся и чуть ли не с наслаждением нашпиговал ей задницу дробью. Именно так: дроби сволочи в задницу… Но одно дело противоборство, а совсем другое – месть.