Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

— Очень.

У неё был тонкий, с горбинкой нос. И Витька подумал: когда она постареет, он станет больше, крупнее. Но она всё равно останется красивой. Такой вот, значительной. Поймав его взгляд, Аглая стесненно улыбнулась. И он снова спросил:

— Кофе?

— Да… Витя. Давайте я сделаю. Мне так ловчее.

— Ну…

В кухне она задвигалась от стола к мойке, взглядывая на него вопросительно, когда открывала дверцы буфета. Он понял — ей так, и правда, ловчее, сел на любимое место и только подсказывал про жестянку с кофе и в каком ящике ложечки.

— Я не умею сидеть в гостях, стесняюсь. А когда делаю что-то, всё проходит.

— Как же вы, актриса ведь.

Аглая приняла с плиты турку с шапкой коричневой пены, разлила кофе по чашкам и села напротив. Подумала, хмуря тонкие брови.

— Вы удивитесь, сколько среди тех, кто на людях всё время, стеснительных. Я думаю, это метод борьбы с собой.

— Ужасно.

— Почему?

— Всю жизнь себя мучить, выходить туда, где чужие лица смотрят.

Она поднесла большую чашку к лицу и вытянула губы, касаясь горячего края. Витька потихоньку разглядывал лицо, белое, как прозрачный краешек чашки, думал о том, что её он будет снимать. Должен. И надо ведь что-то увидеть, эдакое. В ответ на свои слова увидел улыбку. Губы её изгибались странно и мило, как ломтик солнечной дыни на детском рисунке.

— Вы не понимаете. Или не знаете. Когда себя пересилишь и выйдешь на сцену, они все — твои. И это я их взяла за горло, всех. Заманила. И, если скажешь, пойдут, не раздумывая. Это лучше наркотика.

— Аглая, а вы талантливы?

— Да. Я только мало что умею ещё.

«Тогда мы родственники почти», — Витька не осмелился сказать вслух, потому что это значило сказать ей, почти незнакомой, о собственном таланте.

Чашка показала измазанное гущей донце, и она отобрала, унесла к раковине, помыть.

— Прекрасный кофе, спасибо вам, Аглая.

— Тебе, наверное, уже. Ну, на ты…

— Ага, надо было соли насыпать.

— Соли?

— Ну, вместо сахара. Типа, пуд соли.

Она рассмеялась. Покивала. Разговор не особенно клеился. Витька всё ждал, когда заговорит о съёмке, а она спрашивала о пустяках, хвалила старые шторы на антикварном карнизе с толстыми деревянными кольцами. Он стал маяться подозрением: неужто происходит обычный такой съём. Вроде и хорошо, она красивая и неглупая девочка. И ему чего ж сидеть в монахах, вон и Стёпка обрадовался. Но при одной мысли о том, что надо говорить намёками, замолкать значительно и тонко улыбаться, просчитывая, когда можно будет сесть поближе и руку на колено, а после приобнять, — появлялась скука. Вот пусть бы она всё сама, подумал и устыдился своей лени.

— Витя, давай уже о серьёзном, да?

— Давай.

Она ставила чашки на сушилку, вытягивая руку из свитера грубой вязки, любит, наверное, такие свитера, сегодня не красный, а серовато-синий, и потому лицо ещё прозрачнее над растянутым воротником. Снова села и, положив руки на стол, стала смотреть на сплетённые пальцы.

— Я когда увидела, как ты снимаешь, я захотела. Чтоб снял меня. Ничего не подумай, ладно?

— Не буду.

— В общем, я подумала, человек с таким лицом, он что-то сделает такое. Пусть даже мне не понравится, ну, вернее, это я так, ну просто. Я же не знаю. И тех ещё не видела, из театра, какие ты сделал.

Стиснула сплетённые пальцы.

— Ерунду говорю?

— Да нет. Я понял. Кажется.

— Вот. Ты скажи, где, может, здесь или к Альехо в студию надо. Я заплачу, если не совсем дорого…

Он неловко скривился, махнув рукой.

— Да посмотрим, не думай про то.

— Хорошо, не буду.

И замолчала. И он молчал. В тени жёлтой полосатой шторы солнце чертило на её волосах светлую дорожку, делая одно ухо прозрачным.

— Сиди, я сейчас.

Сходил в комнату, взял камеру и, настраивая режим, пожал плечами. Ждал, придёт ли то самое состояние, которое было тогда, в подвале. Но устав ждать и прислушиваться, решил: просто поснимаю.

Подошёл к кухонным дверям. Она, сидя в прозрачной тени, повернула к нему лицо. Забыв про своё ожидание, он плавно поднёс камеру к глазу.

— Ты — японская принцесса. Да?

Она подняла руки, поправляя волосы:

— Да.

И в квадратике видоискателя пространство, содержащее в себе сушилку с чашками, белый пластик кухонной мебели, жёлтое дерево столешницы, затуманилось. Вместо него зашевелилось вокруг — другое. Клонились ивовые тонкие ветки, трогали гладкие волосы, шея тянулась стеблем из бумажно стоящих слоёв расписанной ткани. А лицо фарфоровое, потому что покрыто слоем светящейся пудры. Ткнулся в тонкие пальцы свиток с привязанной к нему веткой цветущей сливы.

Он снимал её в кухне. И в комнате, где она у книжного шкафа, поднявшись на цыпочки, вытаскивала с верхней полки поманившую книгу…Силуэтом на фоне окна в бьющем снаружи апрельском солнце. На диване, с подобранными под широкую юбку ногами. Со скомканным свитером, прижатым к груди и поверх него — лямочка светлой майки. Мягко затенённую сдвинутой шторой фигуру, на коленях, спиной к нему, и диван под коленками продавлен ямкой, а юбка лежит на полу…

Утром Витька проснулся, гадая, что жужжит в ванной, пока она, одетая и причёсанная, не подошла поцеловать его в макушку. Завернувшись в одеяло, следил, как прячет в мягкую сумку маленький фен.

— Спасибо, Витя.

— Я уже встаю, давай кофе попьём. И поедим. Завтрак сделаю.

— Не надо, мне уже пора. Ты лежи, я дверь захлопну.

И ушла в коридор. Он лежал, слушал, как шуршит плащом, звякает чем-то у зеркала, и думал, вот сейчас встану, сейчас. Договориться о встрече, да и просто неловко: девушка одна уходит, надо сказать хоть несколько слов.

Хлопнула дверь. За стёклами ворочалось шумное городское утро, крича клаксонами машин.

Он вытянулся, как кот, напрягая мышцы на бёдрах, икрах, сводя до судороги пальцы ног. И подумал: кота теперь можно и завести. Спокойная такая жизнь. Квартира, работа, девушка. Которая, увидев его расписанную кожу, широко открыла глаза и не удивилась, только кивнула, проводя пальцем по цветным извивам. И он ей был благодарен за то, что не спрашивала. Но вместе с пришедшим покоем и благодарностью стояла внутри грусть, покачиваясь тихой водой в тени листьев, — ночью касался кожи, держал руку, трогал и прижимал. И каждое касание — не о ней, не для неё, а отражением воспоминаний: тут не такая, другая, и — тут тоже. Сладко пахнущая, нежная и гибкая, но — не такая…

…Собрался ещё поспать, перебирая в голове дела дня. Но сон ушёл и, Витька встал, пошлёпал, не одеваясь, на кухню варить себе кофе.