Марина Воробьева - Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник)

Все бы ничего, – растерянно думает Лена, продолжая разглядывать придурка из первого ряда, заслонившего от нее практически весь мир, – но какой же у него трогательный профиль. Совершенно мальчишеский острый нос, выпуклые голубые глаза и растерянно оттопыренная нижняя губа. Захочешь, а не рассердишься на такого. Ладно, черт с ним, пусть сидит. Если немного сдвинуться влево, будет видно музыкантов. А вокалистов… эх, ну и ладно. Лица – не главное, главное – голоса.

– Настоящий средневековый персонаж, – говорит ей Айдж, воспользовавшись паузой между композициями, шумом аплодисментов и тем обстоятельством, что в этом зале вряд ли кто-нибудь еще понимает по-норвежски. – Простой, как деревянный бочонок. И такой же пустой. И, вероятно, очень полезный в хозяйстве. Строго говоря, эта музыка когда-то создавалась именно для таких бочонков, как он. Чтобы заполнить пустоту и хоть немного приблизить их к небесам. А что еще с ними делать?

Лена кивает, смуглый руководитель ансамбля поднимает руку, призывая к вниманию публику и музыкантов, толстяк из первого ряда нетерпеливо вертится, жестикулирует, пытаясь привлечь внимание жены и все-таки убедить ее сесть рядом с ним, Айдж смотрит на его простодушное лицо, исполненное любви, и удивленно думает: господи, да на самом-то деле, какое там приблизить. Некуда уже приближать. Этот простак, похоже, и без того весь, целиком на небесах.

O Rosa Bella

Сейчас, – думает Родриго, – вот прямо сейчас я попробую отдать тебе свою жизнь. Ты ее никогда не берешь, но это не означает, что я не должен стараться отдать. Я должен. Так – честно. Иначе – нельзя.

De toutes flours

На самом деле это, конечно, невозможно.

Невозможно взять чужую жизнь, даже когда тебе добровольно ее отдают. Настойчиво, я бы сказал, насильно всучивают: эй, хватит упрямиться, забирай! Все равно невозможно. Захочешь, а не возьмешь.

Но я никогда не пытался образумить Родриго. Хотя, наверное, смог бы. Достаточно было бы просто сказать ему правду. Признаться, что в тот момент, когда он в очередной раз собирает свою жизнь в один-единственный звук и выдыхает его из флейты, впервые за все время концерта развернувшись ко мне лицом, я не чувствую ничего, кроме боли в тех местах давным-давно несуществующего тела, куда когда-то вонзился его нож.

Хорошо, что тогда обошлось всего шестью ударами. Боль, умноженную на шесть, вполне можно вынести, не переставая играть. А значит, жаловаться мне не на что.

Я никогда не скажу Родриго, чтобы он прекратил бессмысленные попытки, потому что мне-то, положим, от этого только ненужная, надоевшая мука, но для дела очень хорошо, чтобы он продолжал отдавать свою жизнь. Для нашего общего дела. Для музыки – хорошо.

А значит, пусть продолжает.

O Padua, sidus praeclarum

Ты плачешь, Айдж, – думает Лена. – Боже мой, ты умеешь плакать. Что за удивительная новость, какая странная правда о тебе, любовь моя, ты плачешь – здесь, сейчас, у меня на глазах. Какой ты, оказывается… хороший? Дурацкое определение, но похоже, так и есть.

Я плачу, – мог бы сказать ей Айдж, – потому что меня сейчас нет, а тому, кого нет, можно все, в том числе, плакать. Но я рад, что сумел тебя удивить. И что тебе это нравится. И вообще очень рад.

Но он ничего не говорит, потому что нет никакого Айджа. Не беда, он скоро вернется. И, наверное, как-нибудь все объяснит.

Ligiadra Donna

Сам толком не понял, почему убежал. Просто не смог больше там оставаться. Дело не в том, что скучно, всякую скуку можно перетерпеть, лишь бы Кристинка потом не ругалась. И честно терпел до тех пор, пока пиликанье, гудение и невыносимые голоса не заполнили его целиком, как будто вдохнул их вместе с воздухом, да так и не смог выдохнуть, и теперь там, внутри, вместо больного, но все еще годного сердца, печени, селезенки, кишок, съеденного на обед жаркого и пирога, вместо привычных мыслей о припаркованной на секретной бесплатной стоянке возле церкви машине, предстоящей обратной дороге, честно заслуженном вечернем пиве, которое, кстати, надо будет купить в супермаркете возле дома и заодно клубнику для Машки, она ее любит до дрожи, даже такую, как продают поздней осенью, безвкусную, парниковую – вместо этих и всех остальных простых и понятных слагаемых, из которых до сих пор состоял, теперь только ласковый шелковый скрежет и ангельский визг, который почему-то считается музыкой, а на самом деле – просто хитроумный старинный способ свести человека с ума.

Мчался вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, как в детстве, а оказавшись в крепостном дворе, где музыки уже не слышно, не перешел на шаг, так и бежал до самого озера, старый дурак, тебе же врачи даже быстро ходить запретили; ай, ладно, главное – добежал.

Потом сидел на траве, не чувствуя сырости, удивлялся, что совсем нет одышки, привычно вытирал шарфом лицо, совершенно сухое, ни капли пота, ай да я, молодец, есть еще порох в пороховницах, главное – не бояться, а то, понимаешь, привык над собой трястись, оттого и болезни, иных причин для них нет.

Кристина, конечно, его догнала. Села рядом, обняла. Сказала:

– Машка осталась в зале. Сейчас они допоют, пойду ее заберу.

Буркнул, не решаясь посмотреть ей в глаза:

– Извини, Крисенька. Просто там душно. Решил, лучше уйти на воздух, чем у всех на глазах в обморок падать.

И поспешно добавил:

– Но теперь все уже хорошо. Смотри, я даже не потный. И ничего не болит.

Una Panthera

Окончания концерта Лена почти не помнила. Вот только что она сидела, умиленно разглядывая плачущего Айджа, провожала сочувственным взглядом толстяка, сбежавшего подобру-поздорову от ужасов высокого средневекового искусства, а потом… Что было потом? Яркий свет предзакатного солнца, и это, кажется, все. От него веки стали прозрачными, как ни зажмуривайся, все равно продолжаешь видеть свет, льющийся отовсюду, и огненные тени – не то музыкантов, не то просто звуков, сплетающихся в объятиях, и одна из теней в этом хороводе совершенно точно была моя, – думала Лена. – Получается, я теперь тоже только звук, торжествующий, неугасимый, вечно длящийся в тишине, вопреки ей, вместо нее.

Наверное, это уже навсегда. Хорошо, если так.

– Ну ничего себе! – сказала Лена, когда они вышли на улицу и направились к мосту. – Ради этого действительно стоило лететь черт знает куда на все выходные. Понимаю и полностью одобряю. В следующий раз обязательно зови меня с собой. Исполнителей старинной музыки много, но чтобы такое творить… Слушай, а где ты их вообще откопал? В смысле откуда узнал?..

– Совершенно случайно, – откликнулся Айдж. – Несколько лет назад они выступали в Осло, в зале возле книжного магазина, где я работал, а у меня тогда были трудные времена, хватался за любую возможность отвлечься. Увидел афишу, пошел и, как ты понимаешь, пропал.