Владимир Данихнов - Колыбельная

— Ты что тут делаешь? — запинаясь, спросил Танич.

Егорка не ответил. Из искривленного рта дебила сочилась слюна. Он был очень грязный. Танич осмотрелся: никого. Пойдем, сказал он и взял мальчика за руку. Тут рядом есть болото. Там красиво. Всё такое зеленое. И лягушки квакают. Ты любишь лягушек? Егорка молчал. Я вот не люблю, признался Танич. Мерзкие они какие-то. Лицо Егорки, обычно изуродованное тупой злобой, разгладилось. Он покрепче схватил Танича за руку и потерся о нее щекой. Танича окатило жаркой волной жалости и стыда. Он хотел отпустить Егорку и сбежать, но пересилил себя и довел дело до конца. Тогда ему показалось, что он видит на краю болота тень черной твари, высокой, как колесо обозрения. И сейчас ему кажется нечто подобное. Он повернулся. Возле склада замерла та самая тварь. Голова существа запуталась в звездах; дыханием ее был свист ветра в водосточных трубах; звук шагов напоминал шуршание шин по асфальту; пальцы — как заводские трубы; глаза — гигантские окна с зажженными ночниками, чтоб дети, которые живут за этими дьявольскими окнами, не боялись вечной темноты. Танич втянул голову в плечи. Хотелось стать как можно ниже, чтоб тварь не заметила его. Он кинулся к воротам. Мелькнула мысль угнать машину, которая стоит во дворе, но он отогнал ее: останавливаться нельзя. Болото кончилось. Он бежал по пустой улице. Стук каблуков сливался с хохотом существа. «Куда ты, мой маленький? — смеялась тварь. — Помнишь, как мама тебе говорила: не бегай по улицам, у тебя слишком короткие ножки, споткнешься и упадешь, поранишь коленки. Ну куда ты спешишь, радость моя, неужели не понимаешь, что, куда бы ты не побежал, я всегда буду рядом. Когда-то я был одинок, но теперь у меня есть ты, есть все вы, мои маленькие озорники со сбитыми в кровь коленками. Ну же, остановись, дай помять твои пухлые щечки, малыш». Я спятил, повторял про себя Танич, спятил, спятил, спятил. Он нырнул в подземный переход, оттолкнул кого-то, сбил с ног музыканта, который играл на гитаре «Jingle bells», взлетел по ступенькам, не обращая внимания на ругательства, затухающие за спиной; побежал дальше, дальше, еще дальше. Через темные дворы, мимо каменных зданий, по зыбкому мосту над смолистой рекой. Он бежал быстро, аж пятки сверкали, а огни витрин и раны дорог летели ему навстречу. Танич подумал, что сможет бежать долго и вскоре оббежит всю Землю, вернется на это самое место, и кошмар прекратится — не зря же он отважно преодолевал огромные расстояния. Но он споткнулся о выпирающий из асфальта камень и упал в канаву. Грязь залепила ему лицо. Он встал на колени и ладонью оттер грязь. В холодном лунном свете расстилалось поле мертвой травы. Он повернул голову и увидел серую полосу шоссе. На другой стороне дороги застыла тварь. Она покачивалась, как будто на ветру. Трясущейся рукой Танич расстегнул куртку и дернул нож за рукоятку. Нож не сдвинулся с места. Холодное оружие держалось на трех полосках ткани, которые Танич пришил к изнанке куртки. Похоже, одна из полосок мешала. Тварь подняла ногу. Танич снова дернул нож: безуспешно. Тварь открыла рот, похожий на дыру в пространстве, и Танич услышал успокаивающие звуки телевизионных помех. Как приятно слушать помехи, подумал он, просто звук, над которым не надо думать. Он вспомнил, что нож следует немного наклонить вправо, и легко вытащил его. Тварь перешагнула дорогу. Танич закрыл глаза, повторяя: никакой черной твари нет, это Молния, мужик с розовой мордой, как у свиньи, никакой твари нет. Когда он открыл глаза, перед ним стоял Молния. Он озирался. Лицо его было испуганным. Так тебе и надо, злорадно подумал Танич. Молния посмотрел на Танича и двинулся к нему:

— Послушайте, вы…

Танич ударил его ножом в живот.

Лицо Молнии скривилось от боли и изумления.

— Я… — Слова вылезали из глотки с огромным трудом, как металлические болванки. — Как… — пробормотал он. — Для чего же… — Он продолжал идти, вытянув руки вперед.

Танич толкнул его: Молния упал на спину. Он дергался всем телом и хватал руками воздух, как будто пытался удержаться от падения в пропасть. Его вырвало полупереваренной пищей.

— Так тебе! — закричал Танич вне себя от радости. — Так тебе, гнида!

Он пнул умирающего в коленную чашечку. «Но разве тварь легко убить? — мелькнуло у него в голове. — Она притворяется. Точно притворяется. Надо поскорее уходить». Он бросил последний взгляд на Молнию и побежал в сторону городских огней. «Так, — подумал он на бегу, — постой». Он остановился. Бежать незачем: он поймает попутку на другой стороне шоссе. На ней и вернется в город. Так получится гораздо быстрее. Танич ступил на дорогу. Он ничего не видел и не слышал, кроме телевизионных помех, которые до сих пор звучали в его голове. Как раз в это время от любовницы возвращался молодой человек по имени Саша в своем черном «вольво». Сегодня он поссорился с любовницей. Более того: он разочаровался в ней. Он понял, что Анжелочке от него нужны только деньги и подарки. От разочарования у него сильно заболела голова, и он проглотил две таблетки парацетамола. Саша перешел с ибупрофена на парацетамол неделю назад, потому что ибупрофен перестал ему помогать. Ведя машину, он размышлял, какие женщины все-таки суки. Кроме его жены, конечно. У него послушная жена. Терпеливо ждет его дома. Страшная догадка посетила Сашу: что, если она такая же сука, как все. Может, пока его нет дома, к ней приходит любовник. Они спят в его постели и глумятся над ним. Саша представил, как ее любовник, смеясь, спрашивает: и че, у него правда такой маленький? И жена с хохотом отвечает: крохотный! Вот такусенький! Ха-ха, смеется любовник, вот урод. Саша вспомнил, что жена в последнее время подозрительно часто меняет простыни на кровати; этот факт укрепил его подозрения. Боже, подумал он, ты вкалываешь в поте лица, света белого не видишь, а эти сучки… У него еще сильнее заболела голова. Он потянулся к бардачку за упаковкой парацетамола. Таблетки выпали из нетвердой руки.

— С-сука, — сказал Саша и наклонился за упавшим лекарством.

Он не увидел Танича, а Танич не услышал шума приближающейся машины. Удар был такой силы, что его подбросило в воздух. Воздух был холодный и плотный, как горная река, текущая в вечность. Танича протянуло лицом по шершавому асфальту, и он снова стал маленьким. Он сидел на земле в окружении чужих могил с распухшей ногой и смотрел на тварь, которая пряталась среди деревьев. Тварь была огромная. От нее пахло тюльпанами и могильной землей, руки ее изгибались как щупальца, а глаза светились, делая мир вокруг странно контрастным. Мама, вернись, робко позвал Танич. Тварь засмеялась. Танич разревелся, потому что ему стало обидно. Пошел снег. Время остановилось.