Оксана Ветловская - Имперский маг. Оружие возмездия

Тому, кто первый шагнёт в мир, где будет править Великая Германия.

Вот где кроется истинный ужас.

Но я всё равно должен довести это дело до конца. Должен. Да поможет мне Бог».

Это была последняя запись в чёрной тетради. Штернберг ещё раз перечитал, мрачно усмехнулся. Шелуха, всё шелуха. Кому адресовано, зачем писал? Будто письма несуществующему адресату. Только одному человеку на свете он дал бы их прочесть.

Но это уже неважно.

Штернберг задумчиво посмотрел на тетрадь, медленно поворачивая её в руке. По верхнему обрезу растёкся огонь. Когда пламя немного окрепло, Штернберг бросил тетрадь в камин и отошёл к окну. К чёрту эти записки. В новом времени никому в них не будет надобности. Уж ему-то точно. Он знал, что в назначенный срок суждено навсегда переродиться не только его родине, но и ему самому.

Вечерние сумерки набрякли холодным осенним дождём. Штернберг смотрел в низкое небо и чувствовал бесконечное равнодушие ко всему на свете. Все стремления, все желания остались в прошлом. Впереди была каменная стена долга. Хотя нет, одно желание у него ещё имелось — совершенно неосуществимое. Как жаль, что он когда-то уничтожил все лишние экземпляры той фотографии Даны, что предназначалась для паспорта. Надо было оставить одну, вложить её в эту чёрную тетрадь, никто бы не узнал. Глядеть иногда на маленькую карточку в самый глубокий и глухой час бессонницы: быть может, становилось бы немного легче. Можно было бы сейчас посмотреть своей ученице в глаза — напоследок, прежде чем отпустить её от себя окончательно.

Крепкие белые листы чёрной тетради горели плохо, огонь неспешно перелистывал их, обгрызал по краям, пробуя на зуб то одну, то другую страницу. Франц, зашедший в комнату сообщить шефу, что ванна готова, разглядывал ровные шеренги элегантных чёрных строчек (Штернберг всегда писал чёрными чернилами) на золотисто подсвеченных листах. Штернберг не обращал на Франца никакого внимания, будто вовсе его не слышал. И тогда, спустя целую минуту сомнений, в порыве жалости к упорно не сдающимся огню письменам, Франц схватил кочергу и выгреб из углей обгоревшую по обрезу тетрадь. Нехотя глодавший её огонь вконец обессилел, съёжился и потух. Франц ожидал гневного окрика: Штернберг, всегда без труда читавший его мысли, обычно мгновенно узнавал о всех его намерениях, но на сей раз офицера будто вовсе не было в комнате, хотя он стоял всего в нескольких шагах. Отрешённое молчание Франц воспринял как полное равнодушие к судьбе злополучной тетради и взял находку в руки: каллиграфическая стройность и чёткость, аскетическая поджарость строчных букв и неприступная роскошь заглавных — эти записи в глазах преданного ординарца были словно некой частью Штернберга, от которой тот вздумал по одному ему ведомой причине избавиться. Франц помедлил, глядя в спину офицеру и нарочно думая про тетрадь. Не дождавшись от безучастно смотревшего в окно Штернберга ни слова, Франц вышел из комнаты. Он решил носить эту небольшую тетрадь при себе до тех пор, пока Штернберг не вспомнит о ней — наверняка ведь когда-нибудь вспомнит и пожалеет, что бросил в огонь. Характер своего шефа Франц считал абсолютно непостижимым, тем не менее, некоторые его стороны изучил довольно хорошо.

Штахельберг

27–28 июля 1944 года

Двор перед общежитием школы «Цет» — мрачноватым строением, служившим в прежние времена жилищем монахам Штахельбергского монастыря, — встретил его пустотой и тишиной. Почти все курсанты уже разъехались по местам назначения — от Берлина до засекреченных альпийских баз «Аненэрбе». Помимо часовых Штернбергу на глаза попался лишь один человек, и тот — парень из обслуги, пересекавший двор слоняющейся походкой и бросивший на всевластного эсэсовца откровенно ненавидящий взгляд. Когда-то этот юнец, помнится, пытался ухаживать за его драгоценной ученицей…

Дана сидела за столом в своей комнате, спиной к распахнутой двери, и даже не обернулась на звук шагов. Её волосы были аккуратно спрятаны под тёмную косынку. Она неотрывно смотрела в чистый лист бумаги перед собой. Приблизившись, Штернберг склонился и тихо провёл тоскующими пальцами по её бархатистой щеке и горячей шее.

— Здравствуй. Какие подвиги мне нужно совершить, чтобы развеять твою хмурость? По пути в твою обитель мне встретилось одно существо, которое отзывается на имя Николай и пахнет кухней. Оно тебя не обижает?

Дана долго не отвечала, но по лихорадочному блеску её глаз под вздрагивающими ресницами было видно, что она всем существом внимает каждому его не то что слову — жесту, движению.

— Не беспокойтесь, ваш Франц и не дал бы, — едва слышно произнесла она наконец. — Он за мной в последнее время как тень ходит. Это вы ведь ему приказали?

Помолчав, добавила:

— Вы опять уехали, даже не предупредив меня.

— Прости. Зато я раздобыл для тебя роскошный подарок. — Штернберг выложил на стол тоненькую книжечку.

— Что это?

— Твой швейцарский паспорт. Тебе придётся крепко-накрепко запомнить твоё новое имя, дату и место рождения. И ещё кое-какие подробности, о которых я расскажу немного позже. — Штернберг раскрыл документ и показал девушке её фотографию, словно пригвождённую к бумаге двумя затейливыми печатями. — Зиннер, Фелицитас Зиннер. Привыкайте, фройляйн Зиннер. Кстати, по-латыни «фелицитас» означает — знаешь, что? «Счастье».

Дана медленно улыбнулась.

— А ваше имя… Альрих… оно что значит?

— Это сокращённая форма очень древнего немецкого имени Адальрих. А означает… — Штернберг смущённо рассмеялся. — «Могущественный и благородный». Ну, первому я всегда старался соответствовать, а вот второму… Впрочем, мы отвлеклись. Сегодня твоя задача — назубок выучить легенду, на пограничных пунктах принято задавать дурацкие вопросы. В общих чертах картина такая: ты, Фелицитас Зиннер, возвращаешься на родину, в Швейцарию, от немецких родственников, у которых гостила месяц, а твой жених-немец, который будет тебя сопровождать…

Штернберг осёкся. Он никогда ещё не видел такой ослепительной вспышки радости на чьём-либо лице.

— Мы уедем в Швейцарию?.. — прошептала Дана, стиснув его запястья горячими руками. В уголках её глаз дрожали светлые слёзы. — Мы вдвоём уедем отсюда прямиком в Швейцарию? Навсегда-навсегда?

Он лишился голоса. Было мгновение, когда оберштурмбанфюрер СС стоял на самом краю бездонной пропасти, и кто-то, никогда не носивший униформы, целился в него из ружья, заряженного патронами с серебряными пулями, чтобы, без сожаления отправив эсэсовца в небытие, повторить: «Навсегда-навсегда», подхватить на руки свою ученицу, отнести её к автомобилю и стуком захлопнувшейся двери обрубить прошлое, чтобы укатить в сияющее будущее, где его ждут счета в швейцарских банках и целый свободный мир, преподнесённый в дар одной девушке, не видевшей пока в жизни ничего, кроме тюрьмы. В этом мире не будет беснующихся в одурелом эфире надсадных речей, зарева крематориев, выстрелов, вминающих в землю безоружные толпы, полосатых роб и колючей проволоки. И, вероятнее всего, на политических картах этого мира скоро станет ровно одним государством меньше…