Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

Римма, надо отдать ей должное, всегда умело организовывать «гнездышко» — будь то комната в офицерском городке или вилла на Рублевке. Может быть, поэтому Загорский и был так к ней привязан. Потом еще дети… Но он ни разу не признавался ей в любви, считая всяческие усюсюканья чем-то постыдным для мужчины.

Анечка… Можно сказать, она взяла его голыми руками — ах, как тут уместен яркий каламбур! Красавица-спортсменка оказалась настолько подкована в тонкостях технической стороны любовной науки, что привыкший к простоте и прямолинейности Виктор Сергеевич был повержен без сопротивления.

А Наташа — это нечто иное! Она, возможно, не владела особой техникой, но каждое ее движение вызывало судорогу наслаждения. Загорский рычал, как зверь, едва не теряя сознания от восторга, но главным его желанием было поделиться этим восторгом с Наташей. И высшим счастьем стал миг, когда она вздрогнула всем телом и тихо застонала. А Загорский выгнул спину, откинул голову назад и закричал.

Рудаков, получив болезненный тычок в бок, спросонок отмахнулся и сел на кровати.

— Что?

— Пасть закрой, чего орешь?

Лунный свет из маленького зарешеченного окошка под высоким бетонным потолком падал прямо на худое лицо человека, по имени, дай Бог памяти… Хотя какое имя, это называется погоняло — Фокус. Точно, Фокус.

— Чего надо? — хриплым голосом спросил Рудаков.

— А надо сказать тебе, что если ночью кипешить будешь, люди сильно расстроятся. Понял?

— Понял, — сказал Рудаков и лег на спину, глядя в потолок.

Фокус немного постоял, раздумывая, не стоит ли еще раз сунуть кулаком по ребрам, но, поскольку прямых указаний не имел, посчитал миссию исполненной и отошел.

— Спросить бы надо, — прозвучал из угла голос Святого, имевший, впрочем, дежурную интонацию.

Можно сказать, что было высказано не утверждение, а, скорее, поставлен к обсуждению вопрос. Обсуждения, впрочем, не получилось. Сразу же отозвался Ночь и безапелляционно заявил, что фраеру, то есть ему, Рудакову, давно в больничку надо, болезнь — дело понятное и простительное, а если еще кто-то будет мешать спать, то… одним словом, Ночь в ярких красках описал печальную судьбу несознательных нарушителей спокойствия. По какой-то причине Святой не стал вступать в дискуссию, а остальные не имели достаточного авторитета для открытого высказывания собственной точки зрения.

Рудаков лежал на спине, закинув руки за голову. Бывает такое — снится кошмар, просыпаешься в холодном поту, и не помнишь, что, собственно, так напугало. Воспоминания не приходят, добавляя тревожности и порождая тянущее чувство в районе солнечного сплетения… Было в этих сновидениях что-то неприятное и отталкивающее, но очень важное. Что?

Ругаясь про себя, Рудаков повернулся на бок и закрыл глаза. Но заснуть так и не получилось — он проворочался до подъема, когда в камере зажегся свет, а динамик под потолком сорванным голосом исполнил российский гимн.

XX

В какой-то момент Ахмед Хаджибеков по прозвищу Бес потерял счет времени. Причиной этого было вовсе не плохое самочувствие или череда важных событий, а размышления о вечном. Нет, он вовсе не ушел в себя, не приобрел безумно-блаженный вид, напротив, его манера разговора и обороты речи приобрели неожиданную мягкость и даже кротость. Единственный раз, когда он позволил себе резкое высказывание — да и то, по сравнению с разговорами Ахмеда двухнедельной давности, это была сущая безделица — случился во время визита следователя, назвавшегося майором Панкратовым. Визитер без особых разговоров подсунул под нос Ахмеду ручку и несколько листов бумаги с напечатанным текстом.

— Это что? — спросил Ахмед.

— Твои показания на Рудакова, — благодушно отозвался майор, явно пребывавший в приподнятом настроении, — давай, подписывай и отдыхай дальше. Там все как нужно.

Ахмед рассматривал документ, словно никак не мог разобрать написанного, потом пальцы его разжались, и страницы, одна за другой, скользнули на пол.

— Осторожно, — проворчал Панкратов, нагибаясь, — испачкаешь!

— Не старайся, брат. Я не буду это подписывать.

Сначала майор решил, что у потерпевшего проблемы с мелкой моторикой, и он попросту не может писать. Такое нередко случается после травм головы. Но все оказалось куда серьезнее: Ахмед наотрез отказывался заявлять на Рудакова.

Панкратов уговаривал, убеждал, потом начал угрожать — но все напрасно. Закончилось тем, что Ахмед в очень резкой форме потребовал оставить его в покое. Майор раздраженно махнул рукой, забрал бумаги и выскочил из палаты.

Часа через полтора приехал Султан. Он по-братски обнял поднявшегося Ахмеда, похлопал по спине, едва не силой вернул обратно в кровать, выложил на тумбочку апельсины и финики — апельсины, разумеется, лучшие в мире, сладкие как мед, из Марокко, а финики — из самой Медины, с плантации, известной со времен Пророка. А кто лучше Пророка — мир ему — разбирался во вкусе фиников?

Султан не стал терять времени и сразу перешел к главному:

— Русский просил тебя подписать бумаги?

— Да.

— Почему не подписал?

Ахмед промолчал, но Султан вовсе не ждал ответа, он наклонился и тихо сказал:

— Молодец. Правильно сделал.

Он прошелся по комнате, как это всегда делал во время раздумий, потом встал перед кроватью и заговорил в своей обычной манере — прямой и тяжелый взгляд исподлобья, неподвижное лицо, правая рука — на сердце, а пальцы левой непрерывно перебирают четки, изготовленные из благородного горного хрусталя.

— Ты знаешь, почему я вообще с тобой разговариваю?

— Нет, — покачал головой Ахмед.

— Мурад поручил дело, а ты не выполнил. Это очень плохо, брат. Но Мурад должен был спросить у меня. Он не спросил. Это тоже плохо. Смотри, что получается: вы оба сделали плохо, но Мурада я наказал, а тебя — нет. Знаешь, почему?

— Не знаю.

— Мурад понимал, что делает. Он посчитал, что сам может принимать решения. А это не так. Если бы я знал, то не разрешил бы. Ты — другое дело, случайно ошибся. Такое может произойти с каждым.

Не переставая говорить, Султан присел на край кровати.

— Ты понимаешь, в какое положение я попал? Нет? Все знают, что ты — мой человек. Ты пострадал от руки чужого. Мне говорят: да кто он такой — бездельник и неудачник, что это за мастер спорта, которого ботаник поимел, и как они, такие герои впятером на одного русского — и ничего сделать не смогли! Говорят, что за дело такое — Султан бабу на разборки отправил! И знаешь, что я отвечаю? Правда, говорю — чмо он последнее. И даже слов таких нет, как я назвать его хочу. Вот только это мое дело, и если кто-то про него плохо скажет, будет иметь дело со мной. Потому что Ахмед — мой человек, и только я решаю, прав он или нет.