Ф. Коттэм - Дом потерянных душ

— Думаю, вы не более безумны, чем я сам.

Ситон пробыл в лечебнице чуть больше восьми месяцев. За все это время Люсинда Грей ни разу не навестила его. Пола это очень огорчало и обижало. Но в конце он даже почувствовал некоторое облегчение. Он понимал, что если хочет выйти из лечебницы более или менее здоровым, то должен оставить прошлое за спиной. Впрочем, некоторые решения по поводу его новой, более спокойной жизни были уже приняты за него.

Его вызвали в суд графства по делу о неуплаченном счете в сто двадцать фунтов по кредитной карте. В результате Пол попал в черный список и отныне мог брать кредит только под залог имущества. Его вышвырнули из редакции, обрекая на безработицу, поскольку его репутация в профессии, в которой он единственно мог подвизаться, была подмочена раз и навсегда. Он лишился жилья. Возможно, наименее обидным, но сильно ранящим самолюбие была физическая слабость. Его мускулы ослабли из-за вынужденной неподвижности. Увидев в зеркале свою жалкую тень, Пол ощутил себя почти бестелесным. Ему хватило одного взгляда. Расставшись с прошлым, Пол Ситон избавился от пристрастия к зеркалам.

Итак, все уже давно было решено за него. Впрочем, это не избавляло его от необходимости принимать и собственные решения. Полу предстояло отказаться от старых привычек, друзей, пристрастий, амбиций. Словом, от своей прежней личности. Он понял, что освоиться в новом сузившемся мирке будет гораздо проще, если он примирится с мыслью о том, что никогда больше не увидит Люсинду Грей. Ее, как и брата, следовало поместить в кладовую памяти и запереть на замок. Там Пол мог лелеять их без риска причинить себе боль. Там они могли жить дальше. Только там они не могли вызвать новую волну безумия, способную захлестнуть его с головой. Достаточно еще одного отказа Люсинды или нового визита ухмыляющегося призрака брата — и ему обеспечена полная изоляция в комнате с обитыми войлоком стенами и крепкими кожаными ремнями.

В день выхода из лечебницы Пол расписался в регистрационном журнале за получение личных вещей. Привратник отвел его в камеру хранения, куда перевезли из квартиры все его пожитки после позорной эвакуации с Олд-Парадайз-стрит. Все это время вещи ждали его здесь. Для Пола это был невыносимо тяжелый момент. Он расписался за получение чемодана, набитого жизнерадостными шмотками, печатной машинки, теннисной ракетки и коллекции пластинок, которые он уже никогда больше не сможет слушать. Среди прочего был и конверт с входными билетами без корешков. Пол сохранил их на память после одного чудного вечера, когда они с Люсиндой были в Сохо на концерте певицы Кармель. В конверте он нашел также моментальный снимок Люсинды за столиком плавучего паба на Темзе. Ситон поднес фото к губам, вспоминая, как солнце жгло спину, пока он наводил на Люсинду объектив, и будто заново ощущая запах ее кожи и невозвратную нежность любимых губ у своего лица. На самом деле подобных случаев было не так уж мало. Но теперь им не суждено было повториться. Пол прикрыл глаза и покачался на каблуках под пристальным взглядом привратника. Из вещей он выбрал только одежду, которую собирался надеть после выписки, и пару обуви, а затем вежливо попросил служащего отнести все остальное — то, с чем ему необходимо было как можно скорее распроститься, — на помойку.

Последующие десять лет Пол Ситон только и делал, что убегал. Сначала он подался в Америку, в Нью-Йорк, поверив в миф об ирландской диаспоре, широко раскрывающей свои объятия каждому обладателю дублинского акцента. Все оказалось правдой: объятия действительно были широкими. Однако лишь в том случае, если вы соглашались поддерживать сложившийся миф.

Ситон довольно скоро понял, что его примут за своего лишь в том случае, если он возьмется играть вполне предсказуемую роль в драме из жизни ирландской эмиграции. Но у него не вышло. Ровным счетом ничего. По правде говоря, у него просто-напросто не осталось душевных сил. Опыт прошлого лишил Ситона качеств, необходимых для получения удовольствия от craic.[70] У него так болела душа, что он был не в силах скрыть свои муки. Ситон был замкнут, пуглив и не в себе. А еще он был мстителен.

Как-то вечером в одном бруклинском баре к нему, слово за слово, прицепился беглый «прово». Этот боевик-наемник из Восточного Белфаста питал ненависть к «лондонским» ирландцам, размякшим, судя по акценту, от спокойной жизни. По крайней мере, это был удобный повод привязаться к Ситону. Вполне возможно, парень просто тосковал по дому, жене и детям. И, приняв на грудь, решил, что облегчит свои страдания, если для профилактики устроит взбучку вон тому еврею, то есть Ситону. В результате буян получил парочку хороших нокаутов. Причем последний, как показалось удирающему с места происшествия Ситону, привел к сотрясению мозга после удара о булыжную мостовую. Позже, сидя на станции Грейхаунд с дешевым чемоданом под мышкой и дуя на сбитые костяшки пальцев, Пол думал «Так вышло не потому, что я сильнее. Просто из нас двоих я оказался злее и трезвее. К тому же мне было на все наплевать, а ему нет».

Потом был Бостон. Там Ситон устроился на лодочную станцию и после долгих уговоров даже согласился войти в команду из восьми гребцов и дважды в неделю тестировать лодки. Он также работал посменно в одном ирландском баре. Все лучше, чем просто ходить туда выпивать. В Бостоне он стал чуть более общительным. И благодаря этому как-то раз вечером в баре, где Пол подрабатывал, один знакомый оказался настолько дружелюбным, что предупредил о «прово», нокаутированном в Бруклине. Тот уже пошел на поправку и наводит справки о перемещениях своего обидчика.

Ситон переехал в Канаду. Теперь он понял, как здорово иметь ирландский паспорт, если, конечно, любишь путешествовать. Пол обнаружил, что он вовсе не прочь провести зиму в Британской Колумбии. К тому моменту он осознал, что по сравнению со стужей в его душе даже заснеженная Новая Шотландия кажется теплой и приветливой.

В Канаде Пол почувствовал, что нити, связывавшие его с террористом из Белфаста, значительно ослабли. Там он научился кататься на лыжах. Он преподавал английский и историю в начальной школе. Два раза в неделю по вечерам читал лекции по журналистской практике в колледже. А затем у него начался роман с милой, привлекательной женщиной родом из Дании, преподававшей керамику. Но все закончилось катастрофой. Ситон понял, что пора уносить ноги.

Однажды они вместе отправились в принадлежавшую ее отцу хижину, которая находилась в глухом лесу на окраине Национального парка в Банфе. Когда они достигли леса, начался снегопад. Хвойные деревья обступали лыжню плотным бесконечным коридором. Идти по лыжне сквозь снежную мглу оказалось нелегко. Очень скоро они очутились в непролазной чаще. Кругом царило белое безмолвие, словно путники забрели в неизведанный, дикий уголок природы — туда, где еще не ступала нога человека. Деревья, неподвижные под снежной шапкой, стояли вдоль тропы сплошной стеной, и лыжники как будто пробирались по дну ущелья. Они все шли и шли без остановки, пока примерно через час перед ними не открылась прогалина — брешь в лесной твердыне. Ситон свернул туда, надеясь, что это и есть дорога к хижине.