Юрий Козловский - Дети Ангелов

Роберт поломал бы, не задумываясь, весь свой план, если бы дознался, что сатанистов подсунул ему Карл Вайсман. Банкир с каждым днем все больше опасался усиливающейся мощи русского монстра и решил ввести в его план свою составляющую, чтобы иметь возможность контролировать события. Это оказалось нелегко. Когда Сидорин заподозрил в появлении на сцене сатанистов подставу, Карл Решил уже, что дело сорвалось. Но оказалось, что даже та мощь, которой обладал этот кандидат на мировое господство, не может сравниться с опытом тысячелетий. Вайсману удалось настолько тонко поработать с сознанием агента, что Роберт целиком и полностью доверился ему.

Но ни сила, ни опыт не смогли подсказать обоим, что в дело вмешается его величество Случай, способный иногда переменить ход самой истории…

14

Увидев в холле фонда встречающую его Настю, Жуковский понял, что подсознательно ждал ее, и больше удивился бы, останься она на Новый год в Магадане. Это, конечно, не помешало ему сделать ей строгое внушение за такое самоуправство. Веру Сергей не стал упрекать за то, что она пошла на поводу у дочери, потому что видел — сопротивляться Насте, когда она настойчиво что-то просит, не под силу теперь практически никому. Да, у девочки началось пробуждение, и Жуковский зябко передергивал плечами, чувствуя перекатывающиеся вокруг дочери упругие волны едва сдерживаемой ментальной силы. Он не мог точно сказать, может ли сила Насти сравняться с его собственной, но то, что ее было больше, чем даже у Фотиева или у Захара, Сергей знал точно.

Только к вечеру Насте удалось улучить момент, чтобы остаться наедине с отцом. Для этого ей пришлось прибегнуть к небольшой хитрости и убедить мать прогуляться по окрестным магазинам. Как Сергею ни хотелось оттянуть предстоящий нелегкий разговор с дочерью, он не мог найти подходящего повода. А Настя будто почувствовала желание отца уйти от объяснения и сразу взяла быка за рога.

— Ну, все, папа, хватит увиливать! — заявила она со всей непосредственностью молодости. — Я же вижу, что происходят какие-то странные дела! Я что, в колдунью превратилась? Ты должен мне все рассказать!

Жуковский понял, что если он сейчас скроет что — то от дочери или расскажет не до конца, то может надолго потерять с ней контакт, а этого ему вовсе не хотелось. Поэтому он начал с покушения на его жизнь и спасения его Фотиевым, и дальше, про орден, про олигарха с его претензиями на власть. Пришлось рассказать и о предстоящей схватке с Сидориным. Не стал раскрывать только того, о чем говорили с Захаром, Виктором и старцем Даниилом.

Настя слушала внимательно, лишь иногда перебивая короткими, но точными, поставленными по существу вопросами. Когда отец закончил рассказ, она помолчала, обдумывая услышанное, и выдала вдруг такое, чего Сергей совершенно не ожидал услышать:

— А теперь скажи мне, пожалуйста, как ты собирался справиться здесь один, без меня? В плане-то у вас полно прорех!

Настя взяла лист бумаги, карандаш и стала быстро рисовать схематические здания, маленьких человечков около них, проводить между ними стрелки.

— Вот смотри, здесь ты не успеваешь по времени. Вы об этом подумали? Тут без помощи тебе не обойтись, потому что в одиночку невозможно обработать столько народа, поэтому сюда нужно подтянуть для верности еще как минимум троих наших. А вот здесь особого волшебства не надо (Настя ничуть не стеснялась с терминами!), поэтому сюда пусть Степан Степанович своих бойцов отправит. А вот тут уже тебе одному точно не справиться, потому что, пока ты будешь с техникой разбираться, кому-то нужно будет Сидорина держать. Это мог бы Иван Матвеевич сделать, но, сам понимаешь… Поэтому здесь должна быть я, я справлюсь.

Жуковский слушал дочь со все возрастающим изумлением. Стратег, это же надо! И ведь все верно разглядела, умница, безошибочно схватила суть там, где они, мужики, допустили столько промахов! Но чтобы подвергнуть Настю опасности? Об этом не могло быть и речи.

— Ты правильно рассудила, спасибо тебе за помощь, — ласково сказал он дочери. — Но на этом и закончим обсуждение. Ты останешься в укрытии, пока все не закончится, и не надо спорить со мной.

Настя не стала спорить, лишь многозначительно усмехнулась, и эта усмешка могла означать что угодно.

Чтобы отвлечь внимание дочери, Сергей стал расспрашивать ее о Магадане, об учебе в институте, о соседях и знакомых. Но Настя, не поддаваясь на его уловку, слушала вполуха, думая о чем-то своем. Потом неожиданно спросила:

— Пап, а тебе не становится жутко, когда ты разговариваешь с этими людьми? Особенно с Иваном Матвеевичем.

— Не понял.

— Ну, как же! Меня прямо мороз по коже пробирает, когда представляю, что тот же Степан Степанович мог с самим Львом Толстым в одном окопе сидеть! А Иван Матвеевич? Он же Петра Первого на пятьсот лет старше! Представляешь — на пятьсот лет! Да у них в голове все иначе должно быть повернуто, чем у нас, мысли другие, логика другая, все, все по-другому! Откуда мне знать, чего они хотят на самом деле, хорошо это или плохо? Для них, может, и хорошо, так они и живут по тысяче лет, а для остальных? Ты не задумывался ни разу?

Она еще не может смириться с мыслью, что сама теперь стала одной из «них», понял Сергей. А Настя, подчиняясь неведомым законам женской логики, сделала неожиданный поворот:

— Хорошо, хоть Андрей не совсем старый оказался, а то бы я и не знала, как с ним разговаривать. Но все равно, я думала, ему лет двадцать пять, а на самом деле…

— А он тебе никогда говорил, сколько ему на самом деле? — передразнил ее Жуковский. Ему не очень нравились взгляды, которые дочь бросала на Синицына, и он был даже доволен, что она слегка разочаровалась в нем.

— Нет, кажется, не говорил… точно, не говорил, — растерянно ответила Настя. — Зато Павлу на самом деле двадцать семь, и он настоящий человек, без всяких этих штучек-дрючек.

— Значит, ты считаешь, что мы с тобой уже не настоящие люди? — рассмеялся Сергей.

— Да нет, это я так, — совсем запуталась Настя. — Просто все так неожиданно случилось, не привыкла еще!

— Знаешь, Настя, — Жуковский сам не раз задумывался о том же, что теперь не давало покоя дочери, — конечно, те, кто прожил столько лет, уже не могут оставаться прежними людьми. Но и чем-то большим они, по-моему, не становятся. Нет никаких сверхчеловеков. Есть люди, хорошие или плохие, но люди. Сколько бы им ни было отпущено жизни, семьдесят лет или тысяча. Какими бы чудесными или, как ты говоришь, волшебными способностями они ни обладали. И неизвестно еще, кто счастливее…

— Пап, а как мне быть с институтом? — неожиданно сменила тему Настя.