Ирина Баздырева - Песня волка

Через несколько минут.

— Элк?

— Да, малыш?

— Как ты думаешь, демон еще жив?

— Не знаю… но я на его месте, точно бы уже сдох. Ты не замерзла?

— Нет. Ты же меня обнимаешь.

Через минуту.

— Ты что-то притихла. Спишь?

— Я думаю.

— О чем?

— Если он там все еще жив, то может нам его добить? Я серьезно.

— Если так пойдет дальше, до утра не дотянет ни демон, ни я.

— Извини.

— Глупенькая, я мечтаю, что бы это продолжалось вечно… Но ты права, по-моему, камень уже остыл.

— Зададим ему жару?

— Эш, будь же хоть чуточку серьезней… Ты все время меня смешишь… Ни с кем я так много не смеялся, как с тобой.

— Не верю, что тебе не было весело ни с одной девушкой.

— Ни с одной. Только и делают, что демонстрируют свое тело, и искусство в постели. Все так предсказуемо… Ни одна из них не додумалась затащить меня на камень… Эй-эй! Столкнешь меня — не страшно, но если со мной съедет одеяло, останешься лежать голой на камне… О, ты просто чудо…

— Элк… прекрати… это… это недопустимо… разве такое возможно… г-господи…

Она очнулась от того, что замерзла. Хотя Элк обнимая ее, тесно прижимая к себе, спина ее заледенела, а бок, на котором она лежала, чувствовал сквозь тонкое одеяло остывшую поверхность камня. Нужно было переходить в хижину, чтобы не закоченеть совсем. Эшли приподняла голову. В призрачном предрассветном свете темнели деревья. Элк беспокойно шевельнулся, но не проснулся. Пред камнем стоял волк с пером за ухом и смотрел на них. Эшли незаметно ткнула локтем Элка и волк, державшийся настороже, отпрянул назад, готовый убежать. Часто моргая спросонья, Элк не поднимая головы, хрипловато пробормотал:

— Чтоб меня… познакомься, это мой дух-Маниту…

— Что он здесь делает? — также шепотом спросила Эшли.

— Пришел, наверное, посмотреть на тебя, — пробормотал Элк, прижимаясь губами к холодному плечу Эшли. — Замерзла?

Шорох палой сухой листвы и тихое покачивание потревоженной ветки заставил их отвлечься друг от друга и повернуться в сторону волка. Но на том месте, где они только что видели зверя, его уже не было.

— Вот видишь, — разочарованно протянула Эшли, — даже твой дух-Маниту не смог смотреть на твои безобразия.

Элк тихо засмеялся, но потом забеспокоился:

— Пойдем в хижину, а то простудишься. У тебя ледяные руки и ноги и даже нос…

— Что это? — она погладила его грудь, на которой белели по обе ее стороны безобразные симметрично расположенные шрамы.

— Это был танец Солнца, — сел на камне Элк, со стоном выпрямляя спину.

— Танец?

— Инициация. Тебе лучше об этом не знать… Я должен был ее пройти, чтобы стать воином.

— Но… это же, наверное, такая боль…

— Зато клятву болью забыть не просто… как и клятву любовью… Ладно, пошли в хижину.

Он соскочил с камня, опять сгреб Эшли вместе с одеялом в охапку и вдруг остановился.

— Будь я проклят, — потрясенно прошептал он, глядя на камень.

Эшли непонимающе посмотрела на него. Элк подошел с ней к камню и чтобы не опускать ее на мокрую от росы траву босыми ногами, поставил ее ступни на свои. Камень был сплошь покрыт глубокими трещинами, странно опаленными по краям, словно из недр камня вырвался, долго сдерживаемый, огонь. Несколько отвалившихся от него кусков, валялись в траве.

— А ведь у тебя получилось, малыш. Получилось!

Эшли сошла на мокрую траву, подошла к камню и потрогала темные трещины, обезобразившие яркие рисунки на камне, покрыв густой паутиной его поверхность. И вдруг закрыв лицо руками, расплакалась. Элка скрутила нежность и жалость. Он подошел к ней, закутал в одеяло и прижал к себе, молча убаюкивая.

Что он мог сказать? Если с детства он жил со знанием о мире духов, которое было для него такой же закономерностью, как водопровод для Эшли и если ему было понятно все, что происходило вокруг щита, то ей пришлось продираться через терния своего неверия, скептицизма и сомнений, протаскивая через них свою веру и слабое убеждение в том, что она права, при этом иметь мужество не слушать своего здравомыслия, внимая едва слышному голосу своей интуиции.

— У нас получилось, — всхлипывая, смеялась Эшли.

Они посмотрели друг на друга и ликующе закричали в один голос:

— Значит, ты был счастлив!

— Ты была счастлива!

После Элк добежал с нею до хижины. В ней они, уместившись вдвоем на узкой лежанке шамана, уснули, согретые объятиями друг друга.

В полдень они появились на тропе, ведущей от хижины Ждущего у Дороги. Элк нес Эшли на закорках, поддерживая за бедра.

— Это ж надо до чего ты докатился, индей, — ворчал он. — Мало того, что белая девчонка, заморочила тебе голову, допросила и соблазнила, так еще и оседлала, как заарканенного мустанга.

Эшли, обняв его за шею и пристроив подбородок на его плече с улыбкой слушая его ворчание, вдруг взяла и чмокнула его в ухо. Она хотела только одного — прирасти к нему. Касаться, чувствовать Элка, казалось ей самым важным, и она знала, что для него это тоже важно, потому-то он не отпускал ее от себя ни на минуту.

— Я ведь могу быть безжалостной наездницей.

Элк остановился и поднял к небу глаза:

— О, Маниту! Дай мне силы все это вынести. Дай мне волю… — но оборвав себя на полуслове, повернулся к ней и вкрадчиво поинтересовался: — Не желает ли, мисс, иметь такого мустанга как я в своем личном пользовании…

Оба засмеялись, но Элк смотрел на нее без смеха, вопрошающе. За этим вопросом, сказанного без улыбки, было столько, что Эшли не нашлась, что ответить. Во всяком случае, просто шуткой здесь не отделаться, но она пока не понимала, какое место в ее жизни занимает Элк.

— Ой, мои лодочки… — обрадовалась Эшли, показав рукой на валявшиеся на тропе туфли.

Она двинулась было, чтобы соскользнуть с Элка, но тот только сильнее сжал ее бедра, подошел к ее лодочкам и присев, подхватил их. До "скаута" оставалось всего ничего.

Он донес Эшли до машины и, усадив на переднее сидение, отдал ей туфли. Соскользнула с его спины, Эшли поскорей оправила высоко подобранную юбку. Весь путь по прерии они проехали молча.

— Что-то случилось? — спросил он, выезжая на асфальтированную дорогу.

— Утро чем-то отличается от ночи? — посмотрел он на нее, оторвавшись от дороги.

Девушка неопределенно дернула плечом. Ее мысли были заняты тем, как написать отчет так, чтобы Бишоп не упрятал ее в психушку. Каким образом изложить события, чтобы пощадить и его психику тоже. И будет ли ее отчет ясным и четким объяснением смерти Арибальда Стоуна. А вдруг ее вообще отстранят от работы и запрут в психушку? Опять же это зависит от того, как она все изложит в этом самом отчете.