Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

Бедный червяк! Признаться, под покровом ненависти я наконец ощутил жалость. Его вина лишь в том, что он существует. Когда-то я был так же невинен, но затем взял жизнь в свои руки и стискивал ее до тех пор, пока не научился грешить. Какова будет участь червя, если он переживет грудной возраст?

Я сидел на дороге, но затем вдруг подумал о возможной погоне и двинулся напрямик через поле. Города были расположены так далеко друг от друга, что вскоре я уже не видел никаких огней ни впереди, ни сзади.

«Куда же подевались мои кошачьи глаза? — удивлялся я, перескакивая с камня на камень и спотыкаясь на кочках и ямках. — Да, я слеп, не вижу ни зги».

— Жестокий урок, — прошамкала Лили, припав зашитой щекой к моему плечу. — Ты его усвоил?

— Я не заметил, как ты проснулась.

Она не могла слышать, я ведь не говорил ничего вслух.

— Куда мы идем?

— А куда ты хочешь? — спросил я. — К отцу?

Я постоянно думал об этом, едва узнал, что он жив.

— Нет, в Лондон. — В ее голосе слышалась насмешка. — Да, ты отведешь меня в Лондон.

Она потеряла мать, которую считала живой, и вновь обрела отца, которого считала погибшим.

Но хотела, чтобы я доставил ее в Лондон.

Что за картина пляшет перед ее мысленным взором? Как бы то ни было, эта мечта несбыточна.

Я поведу ее на юг к отцу. Направление то же, и, возможно, со временем Лили признает, что я ей не пара, тем более что ее ждет семья.

Мы пока спрятались под горой Крогодейл. Меня беспокоит близость Джон о’Гроатса. Наверное, весь город разыскивает нас как убийц Мак-Грегора, а ведь даже ребенок доберется сюда всего за час. Но Лили необходимо отдохнуть. Она измучилась, пока я нес ее на руках.

Через минуту отложу дневник и попытаюсь уговорить ее забраться под мой плащ, чтобы согреться. Я представил, как одиноко червю, дрожащему в своей темной пещере. Но если сказать об этом Лили, она рассмеется и решит, что я говорю о плотском желании.

15 января

— Я должен вернуться к твоему отцу, Лили.

Все прошлые дни мы молчали, но то было уже не черное отчаяние, в которое я впал после Оркнейских островов. Я молчал, с головой погрузившись в размышления: следует вернуть Лили Уинтерборну, дабы снять с себя обязательства, и нужно самому вернуться к Уинтерборну, чтобы…

Я не могу думать о том, что скажу ему при встрече. Лишь настойчиво подталкиваю Лили вперед, а когда она больше не сможет идти, вновь возьму ее на руки.

Ее молчание было не угрюмым, а по-настоящему задумчивым. Наверное, в эти бесценные минуты покоя она наконец осознала последствия прошедших недель. Или, возможно, ее губы, скривившиеся от боли в ране, скрывали ее истинное настроение, придавая ей меланхоличный вид.

Видя, что она спокойна и, кажется, все понимает, я и сказал, что должен вернуть ее отцу.

— Я не могу возвратиться сейчас, — тихо ответила она. — Март или, в лучшем случае, февраль. Что бы ни случилось, к этому сроку все кончится. Хотя какое это теперь имеет значение? Дом больше не принадлежит мне и никогда не будет моим. Только не в Таркенвилль, Виктор. В Лондон!

Пусть себе думает, что я доставлю ее в Лондон. Я стрела, нацеленная на Таркенвилль.

17 января

Дочитай я дневник Уолтона до конца, вероятно, я бы ни за что не пощадил его в доме Мак-Грегора:

Я увидел его бабу. Меня озадачили ее жесты и деланные гримасы, но затем я понял, что она не умеет разговаривать и выражает свои желания, словно бессловесное животное. Ну разумеется, кто еще жил бы с ним? Подобная резкость — примета безумия. Другая моя частичка, крошечная и тающая с каждым днем, шепчет: «Оставь его! Неужели от него и впрямь так много вреда?»

Когда они оба ушли из часовни, я прокрался в их логово, чтобы посмотреть, чем он будет обороняться. Да ничем! В своем блаженстве он совсем забыл про меня. Я заметил жалкие попытки создать домашний уют: разбитую посуду под стенкой, поникший цветок в жестяной чашке, единственную груду тряпья, видимо служившую им ложем. Он не получит удовольствий, которых лишен я сам!

Я должен стереть с лица земли их обоих. Если укокошить первой ее, он обезумеет от горя и убьет меня или покинет Венецию навсегда. Если же первым убить его, она юркнет в наводненные людьми проулки и унесет этот кошмар с собой.

26 января

И наконец, последняя запись Уолтона:

Когда я сошел с судна для ловли сельди в Бервике, от меня жутко воняло: в шторм меня спускали в трюм, где лежала черепица — балласт. Пока я терся о просоленную древесину, рыбья чешуя так глубоко впечаталась в кожу, что я стал серебристо-синим. Какая разница? Я возвращался домой. Странно только, что он не вернулся раньше.

В порту меня ожидали экипаж и письмо, переданное сестрой кучеру. Там говорилось о поспешной свадьбе ее дочери. Предыдущее было полно туманных намеков. Теперь эта свадьба все объяснила. Сестра сообщила также про убийство парня и избиение Уинтерборна. И все эти годы они считали сумасшедшим меня!

Ее поразит то, что я замыслил. Он должен умереть, а затем… Она не поймет… Она никогда не… Позже увидит, что я всегда был прав.

А потом?

Трудно сказать.

Я сжег дневник.

И вот снова возвращаюсь домой.

Инвернесс

1 февраля

Тут сходятся все пути и даже естественные проходы через долины. Наконец-то овечьи тропы горной Шотландии остались позади, и мы можем двигаться быстрее по более оживленным дорогам южной части страны. Скорости прибавляет и карета, украденная этой ночью.

В сумерках мы остановились в гостинице на окраине города. В последнее время трудно было найти пристанище. Но Лили не жаловалась, а, наоборот, радовалась. Она надеялась, что тяготы доконают червя, и поэтому я разыскал гостиницу.

Ее неприязнь к червю пробудила во мне сочувствие. Я хорошо понимаю, каково это, когда тебя ненавидят просто за то, что ты существуешь. Возможно, у нас с червем много общего: какого ребенка родит Лили после стольких истязаний? В некотором роде она повторила эксперимент моего отца по созданию жизни искусственным способом: быть может, Лили вынашивает какую-то мерзость наподобие меня. Только по этой причине я должен заботиться о безопасности червя, потому-то я и привел Лили в гостиницу.

Мы подъехали с заднего двора и стали ждать снаружи. Наконец из черного хода вывалился парень в белом фартуке. Он беспечно шагал и насвистывал, словно с удовольствием вспоминая вчерашние танцы. С ведром в руке молодой человек направился в свинарник. Из открытой двери гостиницы вырвался свет и крепкий луковый дух, от которого у меня слюнки потекли. Ободренный радостным видом парня, я встал, вытянул Лили из темноты и поставил рядом с собой.