Наталья Турчанинова - Иногда они умирают

Под впечатлением от подробностей местного быта, никто из них возражать не стал.

В лодже было холодно, свет едва пробивался сквозь узкие окошки. Стены, выкрашенные грязно-зеленой краской, прорезали кривоватые, обитые фанерой двери с мощными запорами. Громко топая тяжелыми ботинками, нам навстречу прошла девушка, одетая в черную трекинговую одежду. В одной руке она держала большой термос, в другой – жестяную кружку. Путешественница машинально поздоровалась и забарабанила кулаком в ближайшую дверь.

Наша комната оказалась узкой, длинной, с низким потолком. На единственном окне висела ободранная тонкая занавеска. Сквозь нее было видно, как мимо проходят трекеры с рюкзаками и носильщики, согнувшиеся под неизменным грузом. Четыре застеленные кровати стояли почти вплотную друг к другу. Все оставшееся свободное пространство занимали рюкзаки, сваленные как попало.

Места было очень мало, и мои спутники, раскладывая вещи и освобождаясь от верхней одежды, мешали друг другу. Усталость заставляла их раздраженно огрызаться из-за любого пустяка, цепляться к мелочам. В разгар очередной перепалки между Тиссой и Диком, бросившим куртку на ее кровать, в комнату заглянул Тшеринг и с загадочным видом поманил меня за собой. Я вышел, прикрыв дверь.

– Все еще хочешь идти к Ронгбуку? – спросил он серьезно.

– Да.

– Они знают про Аркарам? – Погонщик указал взглядом на дверь.

– Я рассказал им.

– Поверили?

– Не совсем.

Тшеринг приблизился ко мне вплотную. Я ощутил запах жира эбо, плохо выделанной шерсти и долбата, исходящий от кайлатца.

– А сам не боишься?

– Нет.

– Уверен? – В его темных, чрезвычайно серьезных глазах мелькнула тень усмешки.

– Да.

– Тогда ладно.

Тшеринг отступил, беспечно улыбнулся и отправился по своим делам.

Я открыл дверь, шагнул в комнату и по напряженной тишине понял, что здесь происходит нечто такое, что мне не понравится. Дик увлеченно потрошил рюкзак, который я снял с плеч несколько минут назад. Джейк стоял рядом, держа в руках ганлин, и с огромным интересом рассматривал его.

Тисса сидела на своей кровати, скрестив на груди руки, всем своим видом осуждая происходящее.

– Я им говорила, что ты этого не одобришь, – заявила она, едва увидев меня, и бросила на мужчин злорадно-торжествующий взгляд.

Дик воровато оглянулся, на его физиономии промелькнуло испуганное и одновременно нахальное выражение.

– А в чем дело? – тут же нагло заявил он, выпуская рюкзак из рук и делая шаг в сторону. – У меня башка раскалывается. Я таблетки искал.

– Тебя не учили тому, что нельзя трогать чужие вещи?

– Его вообще ничему не учили, – усмехнулась Тисса.

– Райн, что это? – Джейк повернулся ко мне, не в силах отвести взгляд от ганлина.

– Местный музыкальный инструмент, – ответил я сухо. – А теперь, когда ваше любопытство удовлетворено, положите его на место.

Но он только крепче вцепился во флейту.

– Продайте.

Я перевел взгляд на Дика. Они оба сейчас были похожи на капризных детей. Один, пойманный на неблаговидном поступке, – дулся. Второй мог думать только о том, как бы получить чужую, но такую желанную игрушку.

– Он не продается, – произнес я спокойным, невозмутимым тоном, каким обычно говорят с невыдержанными детьми.

– Двадцать тысяч, – тут же быстро сказал Джейк, подняв на меня взгляд, в котором больше не было ни усталости, ни равнодушия.

– Он не продается, – повторил я, глядя ему в глаза, протянул руку, и мужчина, поколебавшись несколько секунд, нехотя отдал мне ганлин.

Я завернул инструмент в ткань и убрал обратно в рюкзак. Инцидент был исчерпан. Но за то короткое время, пока я прикасался к флейте из человеческой кости, мне удалось почувствовать ее удовлетворение от того, что она побывала в руках у живого человека. Если только это не было очередной галлюцинацией, вызванной высотой…

Сразу же после довольно скромного ужина в столовой, где все пластиковые стулья были заняты голодными трекерами, мы отправились спать. Ни у кого не возникло желания прогуляться и посмотреть на окружающие пейзажи.

В комнате Дик, шмыгающий носом, достал платок, высморкался и с удивленным испугом уставился на кровь, появившуюся на ткани.

– Лопаются мелкие сосуды, – пояснил я, прежде чем он начал паниковать. – Это неприятно, но не смертельно. Действует высота.

– Мало мне, что каждое утро отплеваться не могу – вся глотка гнойными корками забита, так теперь еще и это, – сказал он, успокоившись немного, и пробурчал, забираясь в свой спальник: – Вообще не помню, где мы шли. Такое впечатление, что всю дорогу видел только землю под ногами. А еще – задницу Тиссы.

– Но это не самое плохое зрелище, согласись, – усмехнулся Джейк, тоже укладываясь.

Девушка ничего не сказала. Она уснула, едва застегнув молнию спального мешка. И ее размеренное, глубокое дыхание звучало раздражающе умиротворенно для мужчин, которые без сна ворочались на своих топчанах.

– Надо здесь ее оставить, – бормотал Дик, снова вставая, чтобы выпить воды из бутылки. – Если уж ей так здорово на любой высоте.

Он побрел обратно, спотыкаясь и натыкаясь в темноте на рюкзаки, сваленные у стены. Улегся и спросил требовательно:

– Райн, ты спишь?

Словно мое бодрствование могло как-то помочь ему пережить «несправедливость» хорошего самочувствия Тиссы.

– Нет.

– Сколько здесь?

– Четыре тысячи девятьсот десять.

– Вот, значит, почему мне так хреново.

– Дик, заткнись, – вялым голосом произнес Джейк. – Я пытаюсь уснуть.

– У меня есть хорошее снотворное, – сказал я, понимая, что проще усыпить их сейчас, чем полночи выслушивать споры. – Без побочных эффектов, кошмаров и утренней сонливости. Как раз для ночевок на таких высотах.

– Давай, – тут же откликнулся Дик, который, как я уже давно понял, никогда не отказывался ни от каких дополнительных стимуляторов.

– Не надо, – произнес Джейк, ворочаясь на своей кровати. – Не люблю заменять естественные процессы суррогатами.

Тренер стал тихо возражать. И под их монотонное бормотание я неожиданно провалился в сон, хотя был уверен, что придется ворочаться с боку на бок всю оставшуюся ночь, как уже бывало на этой высоте.

Мне приснился голос. Он звучал со всех сторон, наполняя маленькую комнату, и отражался от окон. Тонкий, пронзительный, певучий. Я уже слышал его. Со мной говорил мой ганлин. Флейта настойчиво звала за собой. А затем к ней присоединился тихий, срывающийся, просящий шепот. Тоже знакомый. Я поднялся, надел ботинки, взял пачку крекеров, забытую Тиссой на подоконнике, мельком взглянул на спутников, крепко спящих в своих спальных мешках, и пошел следом за требовательным зовом.