Питер Джеймс - Возлюбленная

– Безусловно, и это куда более убедительно, чем какая-то предыдущая жизнь. – Он самонадеянно улыбнулся. – Никакая это не опухоль мозга, об этом тебе не стоит беспокоиться, но есть одна возможность, которую мне хотелось бы исключить. Ты не знаешь, не было ли в твоей семье случаев эпилепсии?

– Эпилепсии? Нет, не знаю.

– Разумеется, нет, бедняжка. Эти проклятые законы об усыновлении так глупы. Существует так много наследственных вещей, которые очень полезно знать.

– Эпилепсия, – повторила она.

– Поверь мне, Чарли, у тебя нет никаких серьезных причин для беспокойства.

– А разве эпилепсия – это не серьезно?

– Только не в наши дни. Я не хочу тревожить тебя, Чарли. Все симптомы соответствуют стрессу, и это наиболее вероятная причина, но я обязан исключить другие. Ты всегда страдала от стрессов, а переезд просто обязан был добавить еще один. Думаю, что с тобой происходит именно это, но некоторые из симптомов соответствуют легкой форме эпилепсии, временной и ограниченной эпилепсии. Температурные изменения тела, галлюцинации чувств, обонятельные иллюзии, то есть запахи духов и горелого, потом, дежавю, ощущение страха, подавленность, хождение во сне… Эпилептики со временной и ограниченной формой часто совершают какие-то действия бессознательно – либо ходят во сне, либо, когда просыпаются, делают что-то, не осознавая.

Возбужденная речью Росса, Чарли смотрела на него в упор.

– Делают вещи, не осознавая их?

– Мы все время что-то делаем, не осознавая. Разве тебе никогда не приходилось ехать по какому-нибудь шоссе и вдруг обнаружить, что ты прокатила миль десять-пятнадцать, ни в малейшей степени не заметив этого?

Чарли смахнула со лба несколько выбившихся прядей волос.

– А можно сделать что-нибудь вредное для себя, также не осознавая этого?

Уголки его глаз наморщились, и он покачал головой.

– В человеческом теле есть сильное чувство самосохранения. И если бродящие во сне лунатики подходят к какой-либо опасности, они обычно просыпаются.

– Но не всегда?

– Ну конечно, есть загадочные случаи падения с лестниц или с балконов. Нет никакой гарантии, что люди сами не хотели причинить себе вред. Но такое происходит не часто.

– А ты никогда не слышал о… – Чарли поколебалась, – о том, что кто-то пытался убить себя во сне?

Их взгляды встретились, и его серо-голубые глаза показались ей такими кристально чистыми, словно он вытаскивал их наружу и отполировывал.

– Нет, – ответил он.

– Как ты считаешь, возможно ли такое?

– Я считаю, что нет. – Он уже открыто посмотрел на ее шею. – А почему ты спрашиваешь об этом?

– Да без всякой причины. Просто любопытно.

Он встал.

– Давай-ка сходим в смотровую комнату и поработаем с тестами. – Он вышел из-за письменного стола и положил руку ей на плечо. – Что-нибудь случилось, Чарли? У тебя на шее скверные отметины.

– О… – Она пожала плечами. – Это я стукнулась… о багажник машины… Распаковывала кое-какое барахло, а крышка сорвалась – и…

Он мягко стиснул ее плечо.

– Ведь ты бы рассказала мне, если бы что-нибудь было не так, правда?

Чарли кивнула, не в состоянии посмотреть ему в лицо, не в состоянии говорить, боясь разразиться слезами. Ощущая его взгляд на своей шее, она чувствовала себя так, будто он исследовал отметины своими пальцами.

30

Следуя за Эрнестом Джиббоном наверх, Чарли едва волочила ноги по скрипучим ступенькам, пахнувшим вареной капустой и душистым освежителем воздуха. Она смотрела на знакомые стены с пейзажами Швейцарии, пока он приостановился, переводя дух, на площадке второго этажа.

Кожа лица его сегодня была особенно дряблой, а глаза за толстыми стеклами очков глубже погрузились в глазницы. Он дышал короткими одышливыми глотками, словно проколотый мячик. Подойдя к комнате матери, он легонько постучал в дверь.

– У меня тут пациент, мама. Я там оставил обед и запер входную дверь.

Они прошли дальше наверх, и Чарли легла на кушетку в мансарде. Над ней возвышался микрофон.

– Спасибо, что приняли меня так быстро, – сказала она.

Он опустился в кресло и, наклонившись, осмотрел записывающую аппаратуру. Потом записал для пробы голос Чарли и тут же его прослушал.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Неважно.

– Вы не ощущаете себя готовой пройти через это… до самого конца?

– Мне это необходимо.

– Да. Это уж точно. – Он посмотрел на нее так, как будто знал, что произошло. – Вам придется проявить силу. Раньше, когда вы начинали кричать, я всегда вытаскивал вас оттуда. На этот раз я не стану этого делать. Вас это устраивает?

Она куснула кожу над ногтем и почувствовала в горле какой-то ком.

Джиббон выключил верхний свет.

Остановившись, разгоряченная, уставшая и испытывающая жажду после долгого путешествия, она прислонилась к кирпичным перилам ревущей запруды и посмотрела вниз, на дом в ложбине, в сотне ярдов от нее. Дом женщины, которая разрушила ее жизнь.

Отерев пот с бровей, она наслаждалась прохладными снопами брызг, поднимавшимися от запруды. Одновременно затуманенным слезами взглядом рыскала по поместью в поисках признаков жизни. Она смотрела на водяную мельницу, которой не пользовались, на конюшни, искоса взглянула на амбар с безмолвной, пустой собачьей конурой снаружи и с медным кольцом около нее.

Черный спортивный автомобиль стоял на подъездной дорожке. Хорошо. Значит, он здесь. Где-то рядом. Она скользнула рукой в сумочку и потрогала холодное стальное лезвие ножа.

Поговорить. Просто хочу поговорить. Только и всего.

Она снова пристально посмотрела на дом, ища движения в разделенных перегородками окнах, какие-нибудь лица, хоть шевеление занавески…

– Вы узнаете место, где находитесь? – услышала она чей-то ровный отдаленный голос.

Лучи садящегося прямо позади дома солнца жалили ее глаза, мешая смотреть, отбрасывая в ее сторону длинные черные тени вверх по берегу.

– Вы в том же самом месте, что и раньше? – Голос был слабым, вроде отдаленного эха.

Рассеянно размышляя, откуда он исходит, она медленно проходила через столбы ворот, вступая на хрустящий гравий дорожки. Ребенок внутри нее больно колотился ножками, ощущая ее страх, будто пытался предостеречь ее, просил не ходить дальше… Она прижала руку к своему большому животу и легонько пошлепала его.

– Все хорошо, – сказала она. – Поговорить. Просто хочу поговорить. Только и всего.

Она остановилась у нижней ступеньки, ведущей к парадной двери, и тыльной стороной ладони вытерла со лба пот. Отсюда дом казался куда больше, куда непристойнее. Поочередно она осмотрела каждое из маленьких темных окон, пытаясь уловить какой-нибудь звук в недвижном воздухе теплого вечера, который не был бы ее собственным натужным дыханием или ревом воды.