Мария Барышева - Искусство рисовать с натуры

От остановки к дому тоже шли молча. Наташа, уже почти успокоившаяся, только слегка шмыгала носом, но Слава продолжал придерживать ее за плечо, поглядывая внимательно и тревожно. И пока они шли, Наташа, с огромным трудом отметя в сторону все тяжелые мысли и пытаясь рассуждать трезво, решила, что Славу она сегодня никуда не отпустит. Сейчас он держится, потому что чувствует свою необходимость, чувствует ответственность, он — ее плечо. Но Наташа уже поняла — как только Слава останется один, он пойдет куда-нибудь, напьется до полубессознательного состояния и обязательно влипнет в какую-нибудь историю — это было написано на его лице совершенно отчетливо. Пусть напивается — это не помешает, это, может, и лучше, но только пусть делает это у нее дома, где с ним ничего не случится.

А если он захочет пойти на дорогу? Чтобы посмотреть…где?

Не пущу!

Но, подходя к ее подъезду, Слава не смотрел на дорогу — он смотрел на скамейку. На скамейке сидел Паша, и даже издалека было видно, что он угрожающе пьян.

— О-о, здорово! — воскликнул он, завидев их, безвольно уронил голову на грудь, потом с трудом поднял, пытаясь сфокусировать на них свой взгляд. — Н-ната… звини… мне надо с тобой… попщаться… Славка, ты…да?

— Паша, я же просила тебя… — тихо сказала Наташа, остановившись.

— Привет, Славка! — не обратив внимания на ее слова, Паша протянул руку, и Слава, помедлив, пожал ее. — Из больницы…да? Ну? Как там Наддежда Сергевна? Как там…душа наша?

— Паша, замолчи! — прошептала Наташа и зажмурилась — ей вдруг показалось, что сейчас произойдет что-то ужасное. В воздухе повисло молчание, а потом Паша пробормотал резко протрезвевшим голосом:

— Ох ты… Простите, ребята…я ж не знал… как же так, а?

Слава продолжал молчать, глядя на Пашу как-то рассеянно, словно Паши тут и не было вовсе, и Паша слегка съежился под этим невидящим взглядом.

— Ладно… потом я… я буду… я, Наташ, позвоню вечером, ладно? Я ничего…я понимаю… Славка, прими мои соболезнования… от чистого сердца…

Слава отстраненно кивнул.

— Да, спасибо. Мы еще поговорим…позже, хорошо?

— Конечно, конечно… — Паша поднялся, пошатнулся и плюхнулся обратно на скамейку. — Господи, ну и ночка! Ты еще не знаешь, Натах, тут такое случилось!

— Что еще? — устало спросила Наташа. — Что тут еще могло случиться после этого… значительного?!

— Толян-то…помнишь…как они с Катькой грызлись? С утра до ночи мат-перемат… Так и знал, что этим кончится!

— Чем?! — Наташа вдруг почувствовала, как по позвоночнику вверх, к голове, ползет волна липкого и холодного ужаса. Ей казалось, что после Надиной смерти она больше не сможет чувствовать что-то еще по отношению к другим несчастьям, но она ошиблась. Паша заговорил снова, и с каждым его словом Наташа словно бы подходила к какой-то невидимой, но давным-давно знакомой пропасти, в которую ей рано или поздно следует упасть.

— Толян ночью сегодня упился вообще, в сиську, до белочки… ну и это…Катьку…ножом раз двадцать…Тут такие вопли стояли — ужас! А Леонидыч, ну сосед их, помнишь, толстый такой… разнимал их все время… он-то думал… просто дерутся, как обычно… Ну, звонил, стучал, а потом дверь и вынес. Ну, Толян и его подрезал… правда, не насмерть… но все равно сильно… Да ты что…тут такое творилось… все повыскакивали… менты приехали…опять… «Скорая»… Ужас! Толька, конечно…

— Где они? — одними губами произнесла Наташа, накрепко вцепляясь в Славину руку.

— Так…кто где. Это ж аж в четыре утра было — развезли уже всех. Катьку — в морг, Леонидыча — в больницу, а Толяна… не знаю… на дурку, наверное.

— Как же так?! — с отчаянием сказала она. — Ведь он же… он же бросил… он же так хорошо выглядел…

Паша пожал плечами.

— Да не мог он бросить вот так сразу. Не бывает так! Я так и думал…вот он подержался немного и сорвался… Нельзя так сразу бросать.

Наташа отвернулась от него, почувствовав себя вдруг маленькой, глупой, беспомощной, жалкой…

…и виноватой…

…и совершенно одинокой, зависшей в пустоте, которая сменила ее мир…

Мир начал рушиться давно. Первые трещины появились после Надиного разговора, после того, как на дороге, ночью, Наташа увидела сломавшееся такси… Первые трещины… а потом посыпалось, посыпалось… После Надиной смерти еще оставалось несколько жалких обломков, держащихся кое-как, но теперь рухнули и они…

Толян был алкоголиком. Он не мог так сразу бросить… так не бывает…

Толян — бодрый, веселый, трезвый, с букетиком ромашек…

Когда с тебя картины рисуют… чувствуешь себя…как-то… выше что ли… Может…оттого я и завязал…

Наташин рот вдруг широко раскрылся, она отпустила Славину руку и пробормотала: «Боже мой!», не слыша, как ее встревоженно зовут по имени.

…картины…непростые…

В ее ушах вдруг зазвучал уже слегка подзабытый растянутый глуховатый голос — так отчетливо и живо, словно Лактионов находился рядом с ней, и Наташе, совершенно утратившей чувство реальности, даже показалось, что она чувствует запах его одеколона. Игоря никто не хоронил в Петербурге, Игорь был жив, и они сидели с ним и с Надей в ресторанчике у моря и слушали рассказ о Неволине…

Говорили, что они приносят несчастья, что нарисованное Неволиным зло выходит из картин и творит бедствия, что картины Неволина — живые. Конечно, все это глупая болтовня, но как раз в этот период, когда картины начали уничтожать, — по Петербургу и Москве прокатилась волна странных преступлений — странных потому, что их совершали люди с высоким положением в обществе, уважаемые, религиозные — совершали с немыслимой жестокостью. Это были абсолютно разные люди, но одно было у них общим — все они позировали Неволину для его картин…

Толян с изумленным и обиженным лицом, склоняющийся к своему портрету, дыша на Наташу застарелым ядреным перегаром…

— Так что, значит, я в нутрях такой?

… выглядел значительно лучше, чем утром, когда они только начали работать, и казался значительно помолодевшим…

— …Наташка! Что с ней такое?! Такое раньше было?!

«Кто-то меня трясет… Я не люблю, когда меня трясут».

— Слушай, не хватай мою жену!

«Кто-то кричит…»

…раннее летнее утро… «омега» уезжает, тихо шурша шинами… на скамейке сидит дворник, понурый, сгорбившийся…

…заболел я… пить не могу… прямо выворачивает… может, я вчера траванулся чем…

…вчера я закончила картину…великолепна…она удалась, она была живой… концентрация отрицательного даже сильнее, чем на Неволинских…

…когда картины начали уничтожать…