Ф. Коттэм - Дом потерянных душ

Отдельные аспекты больничного быта наносили ему душевные раны, неожиданные и потому не встречающие должного противодействия. Еда была вполне терпимой, но все же не домашней. Сладковатый металлический запах пара в хозблоке и каждодневные рагу до смешного контрастировали со стряпней Люсинды, которая с вдохновенной небрежностью, проявлявшейся во всех ее творениях, колдовала над плитой на крохотной кухоньке тесной квартирки в Ламбете в то незабываемое лето их совместной жизни, когда Ситон самодовольно считал, что эти мгновения растянутся на годы. А может, и навсегда.

В лечебнице часто передавали музыку через старую ретрансляционную систему. Динамики, похоже, были повсюду, поэтому не слушать никак не удавалось. Более того, никто не интересовался предпочтениями пациентов. Тот, кто делал подборку, питал особое пристрастие к песне Марвина Гэя «Abraham, Martin and John». Ситон и сам ее когда-то очень любил. Правда, до недавних событий. Теперь, в этих стенах, он каждый раз ждал строфы о том, как хорошо умереть молодым, вспоминал брата, утонувшего в Хэмпстедском пруду в двадцать один год, и неизменно поражался бесхитростной правдивости этих слов.

На территории лечебницы был даже свой лабиринт, правда основательно запущенный. Ряды густых кустов были подстрижены весьма небрежно, и, только попав туда, можно было догадаться, что это такое. Ситон решил, что, должно быть, один из бывших владельцев увлекался готикой. И его имение стало похоже на фантастические творения прерафаэлитов. Вот так и появился парк, а затем — лабиринт в его восточной части.

Как-то раз — уже пробыв в лечебнице недели две — Ситон в сопровождении симпатичной медсестрички из Дандалка попал в лабиринт, где вскоре они потеряли друг друга. Начинало темнеть, и Ситон, чувствуя, как в душе начинает зарождаться страх, изо всех сил старался найти выход. Но, поняв, что окончательно заблудился, он сломался. Санитары нашли его по истошным воплям. От ужаса он обделался. Его пришлось привязать к кровати и ввести успокоительное, настолько сильным оказался приступ паники, когда он очутился один посреди лабиринта. Ситону кололи торацин, но рассудок к нему вернулся лишь через два дня, а ясное осознание происшедшего — еще через неделю. Тогда Пол горько зарыдал от стыда за то, что сделал из себя всеобщее посмешище, и за то, как низко он пал.

Именно в лечебнице он впервые увидел привидения. Строго говоря, три ухмыляющиеся фигуры в зеркале, явившиеся Ситону в доме Фишера, он тоже отнес к разряду привидений. Но то были злобные духи, покушавшиеся на его жизнь, — в этом Пол был уверен. Привидения, которые он встречал в лечебнице, появлялись в самых неожиданных местах и, одетые сообразно своей эпохе, застывали, взирая на него мертвыми глазами. Со временем он стал достаточно бдительным и не позволял застичь себя врасплох, научившись предвосхищать их приход. Больше всего он ненавидел моменты, когда, проснувшись среди ночи, чувствовал, что привидения сгрудились в дальнем углу палаты и наблюдали за ним, спящим. Лунный свет ложился полосами на их заплесневелые одежды и бессмысленные лица. Они безучастно глазели на Пола. Но их присутствие, хоть и безмолвное, все же докучало ему. Среди них не было ни одного, кого бы Пандора упомянула в своем дневнике. Возможно, она была с ними знакома, но сочла не заслуживающими внимания. Возможно, она их никогда не знала. Она попала под чары Фишера и волей-неволей — ненадолго — стала его приспешницей, посвятив ему короткий, но трагический отрезок своей загадочной жизни.

Ситон уклонялся от общения с лечащими психиатрами. Вместо этого он предпочитал изучать стены в помещениях, где с ним проводили так называемые собеседования. Ему было стыдно за себя. За то, что неделя за неделей транжирит и без того скудные средства, выделяемые на общественное здравоохранение. Но встречи эти происходили не так уж часто. И он причинял государству ущерб не по своей воле. Его расспрашивали о снах. Он, конечно, мог бы поведать им о Люсинде в плиссированном шелковом летнем платье, траурном цилиндре, поля которого приминали ее рыжеватые волосы, с моноклем в глазу и широкой ухмылкой на мертвых губах. Он мог рассказать о женщине с маленьким мальчиком, спасающейся бегством в знакомом лесу. Ребенок в рваном исподнем дрожал от холода, а жемчужное ожерелье женщины цеплялось за колючки и толстые сучья. А еще ему являлся безобразный зверь со зловонным дыханием. Зверь рыскал где-то на задворках сознания Ситона, вызывая у него непроизвольное мочеиспускание. Нет, Пол не думал, что смог бы описать врачам свои сны. Если бы он на это решился, то, скорее всего, кончил бы свои дни в смирительной рубашке, какие носили воображаемые обитатели психушки — бывшего дома Фишера — за бесчисленными дверями в комнаты-палаты.

Его навестила мать. Он увидел, что после смерти Патрика она стала ходить с палочкой. Мать погладила его по руке, попеняв на то, что он так похудел. Ситон смахнул слезу и заверил ее, что обязательно поправится.

— На это нужно время, — сказал он. — Время — лучший доктор.

— И молитва, — добавила мать и поднялась. — Твой друг Майкл держит меня в курсе. Приятный юноша, этот Майкл. Из Ливерпуля.

Пол знал, что из всей Британии мать почему-то отдает предпочтение именно Ливерпулю. Он кивнул:

— Мама, вот увидишь, скоро я буду молодцом. Наберись терпения.

После ее ухода он снова плакал. Ну и что такого? Это в порядке вещей. И душевное нездоровье здесь совершенно ни при чем.

Ситон пробыл в лечебнице восемь месяцев, когда туда приехал доктор Малькольм Коуви. Свой визит тот начал с внимательнейшего осмотра молодых побегов в саду. Если не считать запущенного лабиринта, газоны на территории лечебницы напоминали, по мнению Ситона, ковры ручной работы. Похоже, прирожденные садоводы особо подвержены различным психическим расстройствам. А может быть, сумасшедшим просто хочется упорядочить хоть что-то в царящем вокруг хаосе.

— Я слышал, вас преследуют привидения? — обратился к Ситону доктор Коуви.

Пол впервые нарушил свои правила и посмотрел на доктора. Конечно, он уже видел этого врача. Его плащ и мягкую шляпу невозможно было не заметить. А еще сизое облако дыма от гаванской сигары в нарушение всех больничных правил. Но Ситон посмотрел Малькольму Коуви прямо в глаза и подумал «Этот другой. У него есть дар».

— Вы вообразили себя жертвой. Вы прямо-таки испускаете миазмы жалости к себе, которые сгустились вокруг вас, словно аура…

Ситон ничего не сказал.

— …или нимб страданий вокруг святого мученика, если такой образ более подходит для ирландца.

Пол рассмеялся. Не мог удержаться. Ему заметно полегчало. Ощущение было такое, будто с него сняли путы.