Алоха из ада (ЛП) - Кадри Ричард

— Похоже, тебе об этом всё известно?

— Собственно говоря, да. Вот почему я не горю желанием идти дальше.

— Никто не просил тебя идти так далеко.

— Двинешься по дороге смертников, и ты на самом деле можешь здесь умереть.

— Джек, ты ещё тут? Я тебя и не заметил.

Я убираю нож и направляюсь через дорогу к парковке. Едва ступаю на перекрёсток, то понимаю, что Джек говорил правду. Мостовая хрустит под моими ботинками, как подвешенная над зыбучими песками яичная скорлупа. У меня в голове проносится образ Элис, умершей здесь и застрявшей в лимбе между Небесами и адом. Я слышу голос Медеи Бавы: «Элис была нашей».

Нет, не была, старая ты ведьма. Я бы знал.

Ты действительно собираешься пожертвовать собой, чтобы спасти своего главного предателя?

Я заталкиваю всё это в темноту. Пусть ангел объясняет ей это. Он мистер Чуткий. Медее он понравится.

Одно дело знать, что Джек говорил правду, и другое, чтобы Джек знал, что я знаю. Я продолжаю идти. Если буду ступать легко, то худшее, что случится, это я провалюсь на пару сантиметров в дорогу в слабых местах. Я не оглядываюсь и не признаю правоту Джека. Последнее, чего мне хочется, это быть ему ещё чем-то обязанным. Не то, чтобы игнорирование его имело какое-то значение. На середине улицы я слышу его у себя за спиной. По звукам, он словно пытается выжать вино из кукурузных хлопьев.

— Держись от меня подальше, Джек. Эта дорога не выдержит, если мы собьёмся в кучу.

Зря я это сказал. Он решил, что я оставляю его на дороге смертников. Я слышу, как он торопится догнать меня.

Дорога хрустит, потрескивает, вздымается и опускается на несколько сантиметров. Трещины вылетают из-под нас, как чёрные молнии. Я бегу к тротуару. Погружаюсь всё ниже и ниже, и к моменту, когда оказываюсь на тротуаре, со стороны выглядит так, будто я занимаюсь какой-то деревенской аэробикой, запинаясь с каждым шагом по дороге, как свиновод. Чем ниже я погружаюсь, тем больше нечистоты пытаются засосать меня в себя, назад-вниз. Передвигаюсь по дерьму, стараясь высоко задирать колени, как в настоящей тренировке Джейн Фонды[233]. Почувствуй жжение[234], Джетро.

Когда я выпрыгиваю из дерьма, угол тротуара крошится, но через пару шагов уже держит. Наконец, я оборачиваюсь и вижу Джека. По колени в крови и грязи. Там ему и место. Всё ещё грезящему ножами и всеми теми женщинами, о которых никто не знает, потому что он выбросил их в море, словно рыбий корм. Хуй с ним. Туда ему и дорога. Но мне знакомо это выражение на его лице. Вот так выглядел я, когда свалился с неба в Пандемониум. Это чувство гораздо больше, чем страх, потому что твой мозг не может охватить происходящее настолько, чтобы бояться. Ты хочешь бояться. Бояться было бы в сто раз лучше, чем это. Это абсолютное грёбаное непонимание происходящего, и всё это происходит с тобой. Вот ты в здравом уме, и вдруг в следующую секунду абсолютно бредовая невменяемость с пауками-прокладывающими-туннели-из-под-твоей-кожи.

Я опускаюсь на колени у края угла, достаточно далеко, чтобы знать, что земля твёрдая, и протягиваю руку. Это меньшее, что я могу сделать. Буквально, самое малое. Джек карабкается к ней, панически молотя руками и ногами, погружаясь всё быстрее теперь, когда видит спасательный трос. К тому времени, когда добирается до угла, он уже почти по пояс.

— Помоги мне! — кричит он.

Я продвигаю руку на сантиметр ближе.

Добравшись до угла, он уже практически плывёт. Мать твою. Он приближается достаточно близко, чтобы схватить пару моих пальцев. Я обхватываю его руку и тяну. Это самое меньшее, что я могу сделать. Я поражён и слегка раздосадован, когда он забрасывает ногу на тротуар. Отпускаю его и даю окончательно выбираться уже самостоятельно. Смотрю на кусты центра знаменитостей, где находились в отключке бежавшие из психушки. Те свалили. Они психи. Не тупицы. Улица погружалась. Прислоняюсь спиной к низкой стене вокруг торгового центра и поднимаю взгляд на бурлящее чёрное небо. Касабян, ты в пятисотый раз объясняешь Кэнди, какой я мудак? Она злится на меня за то, что я спас этот ходячий говорящий кусок дерьма? Кэнди бы этого не сделала. Она бы поставила ботинок Джеку на голову и помогла ему уйти под дерьмо. А я бы полюбил её за это.

Пыхтя и воняя нечистотами и тухлой рыбой, Джек выбирается на тротуар и падает. Я закуриваю «Проклятие».

— Оставайся там, Джек. Ты пахнешь тем, что выходит из Моби-Дика после буррито на стоянке для грузовиков.

Он просто лежит там, тяжело дыша и дрожа, как выброшенная на сушу проплывающей лодкой форель.

Я курю пару минут, пока Джека не перестаёт трясти.

— Знаешь, ты распугал всех моих ненормальных. Я собирался сделать так, чтобы они отвели меня в психушку. Теперь они исчезли. Ты знаешь, где она? Будь очень осторожен с ответом. Если солжёшь, я буду это знать и скормлю тебя обратно этому дерьму, мордой вперёд.

Он указывает на купол на вершине холма, который в основном состоит из грязи и мёртвой травы. Хижины и навесы, сделанные из обломков древесины, сплющенных алюминиевых банок и гипсокартона из психушки, мусорной лавой стекают по склонам с вершины холма. Похоже, многим ненормальным хватило ума сбежать, но не хватило на то, чтобы отрезать пуповину и покинуть дом.

Я качаю головой. Курю.

Возможно, этот головоломный Лос-Анджелес — божья расплата за сожжение Эдема. В прежние времена, когда я убивал здесь для Азазеля, то вряд ли бы подумал об этом парне. Теперь же не могу выбросить его из головы. Он как школьная возлюбленная, о которой ты ноешь всякий раз, как выпиваешь слишком много виски с содовой. Ты не хочешь думать о ней. На самом деле, ты никогда не вспоминаешь о ней, пока не отравишь свой мозг коктейлями с зонтиками. Тогда она становится одним большим плаксивым вопросительным знаком в твоей жизни. Детка, где всё пошло не так?

Только мы с Богом никогда не были парой. Я едва вспоминал о нём в миру, и думал о нём в Даунтауне лишь потому, что за то короткое время, что мама водила меня в воскресную школу, меня научили, что он был Богом любви и прощения. Как раз то, что доктор прописал. Прости за все аферы, игры и развесёлые похождения, и пролей на меня ту любовь, или, хотя бы, вызови мне такси. Даже Гитлеру пришлось умереть, прежде чем забраться в тележку с углём. Ничего. Голяк. Выясняется, что когда запустил руку в шляпу, то не вытянул счастливого сияющего Бога Любви из воскресной школы. Мне достался ветхозаветный Бог гнева. Города обратились в соль. Новорождённые убиты в своих детских кроватках. Твин Пикс отменили, когда снова стало хорошеть. Никто не пришёл спасти мою поджаренную задницу. Прямо как Мейсона. Но с тех самых пор мне кажется, что эта шишка положила на меня глаз, время от времени подсовывая мне резиновую сигару. Прямо как сейчас.

Там, куда указывает Джек, находится Обсерватория Гриффит-парка. Джеймс Дин[235] частично снимал там «Бунтаря без причины». Любой турист с деньгами на такси может посетить это проклятое место. Дома мне потребовался бы час, чтобы добраться туда и вернуться обратно в отель, где мы с Кэнди могли бы ещё поломать мебель. Но нет. Мне приходится избегать провалов, землетрясений, адовцев и серийных убийц, чтобы попасть туда, куда в любой нормальной вселенной я мог бы доехать на автобусе. Хотелось бы мне сказать: «Больше никакого Мистера Славного Парня»[236], но поезд давно ушёл.

Я затягиваюсь «Проклятием».

— Эй, Джек. Чем ты занимался до того, как стать чудовищем?

Он встаёт на колени, поднимается на ноги и пытается отереть с одежды грязь и кровь.

— Был обойщиком.

— Серьёзно?

Он смотрит на меня.

— Да.

— Полагаю, «Потрошитель» в газетах звучит лучше, чем «Джек — Мастер по Ремонту Диванов».

Он игнорирует меня, стряхивая грязь с ног, пока не показываются ботинки. Может, он и прав. Кому нужны Небеса, когда в аду гораздо больше смысла?