Дэн Симмонс - Террор
Рейд шепотом сообщил, что, поскольку «Эребус» накренен к корме – в отличие от «Террора», имеющего крен на нос, – неослабное давление льда на флагман сэра Джона значительно сильнее и возрастает гораздо быстрее, выталкивая скрипящий, стонущий корабль все выше над поверхностью замерзшего моря. Расколотый в щепки руль и поврежденный киль уже не подлежат восстановлению вне сухого дока. Листы кормовой обшивки уже сорвало – в кормовом отсеке трюма уже три фута замерзшей воды, и только мешки с песком и водонепроницаемые перемычки не позволяют ледяному месиву хлынуть в котельную, – и толстые дубовые бимсы, прослужившие не одно десятилетие в военное и мирное время, раскалываются. Что еще хуже, паутины железных конструкций, установленных в 1845-м для придания «Эребусу» прочности, теперь постоянно трещат под ужасным давлением льда. Время от времени металлические стойки малого сечения лопаются в местах соединений со звуком пушечного выстрела. Такое часто случается среди ночи, и люди рывком садятся в койках, определяют природу оглушительного треска и возвращаются ко сну с тихими проклятиями. Капитан Фицджеймс обычно спускается в трюм в сопровождении нескольких офицеров, чтобы обследовать очередное повреждение. Подкосы потолще выдержат, сказал Рейд, но при этом проломят деформированную дубовую и железную обшивку корпуса. Когда это произойдет, корабль затонет в любом случае.
Ледовый лоцман «Эребуса» сказал, что корабельный плотник Джон Уикс проводит в трюме и в средней палубе все дни, а нередко и половину ночи, с командой из десяти человек, самое малое, устанавливая повсюду пиллерсы и подкосы из толстых досок – на каковое дело пошли все запасы строительного леса, имевшиеся на борту «Эребуса», и значительная часть материалов, потихоньку позаимствованных на «Терроре», – но возведенные деревянные конструкции укрепят корабль, в лучшем случае, лишь на время. Если они не вырвутся из ледового плена к апрелю или маю, сказал Рейд со слов Уикса, «Эребус» раздавит как скорлупку.
Томас Блэнки хорошо знал лед. В начале лета 1846-го, когда он вел сэра Джона и его капитана на юг по длинному каналу и вновь открытому проливу к югу от пролива Барроу (в судовых журналах новый пролив оставался безымянным, но некоторые уже называли его именем Франклина, словно от того, что пролив, ставший ловушкой для покойного старого болвана, получил такое название, призраку последнего станет легче смириться с тем фактом, что жуткий зверь утащил его под лед), Блэнки постоянно находился на своем посту на верхушке грот-мачты, выкрикивая указания рулевому, пока «Террор» и «Эребус» медленно преодолевали более двухсот пятидесяти миль пути между перемещающимися ледяными полями, по неуклонно сужающимся разводьям и тупиковым протокам.
Томас Блэнки был мастером своего дела. Он знал, что является одним из лучших ледовых лоцманов в мире. Со своего опасного поста на верхушке грот-мачты (на старых военных кораблях не было «вороньих гнезд», как на простом китобойце) Блэнки видел разницу между дрейфующим льдом и шугой на расстоянии восьми миль. Ночью во сне он всегда сразу слышал, когда корабль выходил из хлюпающего «сала» в скрежещущий блинчатый лед. Он с первого взгляда мог сказать, какие флоберги следует обойти стороной, а какие можно таранить. Каким-то образом его немолодые глаза различали скрытые под водой бело-голубые обломки айсбергов в бело-голубом море, ослепительно сверкающем в солнечных лучах, и даже видели, какие из них просто со скрежетом и грохотом проскользят вдоль корпуса корабля, а какие – как настоящие айсберги – представляют опасность для судна.
Блэнки гордился работой, которую проделали они с Рейдом, проведя оба корабля на двести пятьдесят с лишним миль к югу, а потом к западу от места первого зимовья у островов Бичи и Девон. Но Томас Блэнки также ругал себя последними словами за то, что помог провести два корабля со ста двадцатью шестью душами на борту на двести пятьдесят миль к югу, а потом к западу от места зимовья у Бичи и Девона.
Корабли могли вернуться от острова Девон к проливу Ланкастер и по нему пройти в Баффинов залив, даже если бы им пришлось переждать два – пусть три – холодных лета, чтобы вырваться из ледового плена. Маленькая бухта у Бичи защитила бы корабли от бесчинств, какие лед творит в открытом море. И рано или поздно лед в проливе Ланкастера начал бы таять. Томас Блэнки знал тот лед. Он был таким, каким и полагается быть арктическому льду, – коварным, смертоносным, готовым уничтожить вас после одного-единственного неверного решения или самой ничтожной оплошности, но предсказуемым.
Но с таким льдом, подумал Блэнки, с притопом расхаживая взад-вперед по темной корме, чтобы ноги не замерзали, и видя тусклый свет фонарей у левого и правого борта, где расхаживали Берри и Хэндфорд со своими дробовиками, с таким льдом он еще не сталкивался никогда прежде.
Они с Рейдом предупреждали сэра Джона и двух капитанов в позапрошлом сентябре, незадолго перед тем, как корабли вмерзли в лед. Блэнки посоветовал «сделать рывок», сойдясь с капитаном Крозье во мнении, что им следует обратиться в бегство, пока еще остаются хоть самые узкие каналы, и отыскать свободную от льда воду по возможности ближе к полуострову Бутия и по возможности быстрее. Там, рядом со знакомым берегом – по крайней мере, восточный берег полуострова был знаком ветеранам Службы географических исследований и старым китобоям вроде Блэнки, – море наверняка не замерзло бы еще неделю, а то и две в том памятном сентябре, когда они упустили возможность спастись. Даже если бы они не смогли пройти под паром на север вдоль побережья из-за потоков кочковатого льда и из-за многолетнего пака – мертвого пака, по выражению Рейда, – они были бы в гораздо большей безопасности под прикрытием массива суши, который, как они знали теперь, после предпринятой прошлым летом санной экспедиции покойного лейтенанта Гора, является островом – или полуостровом – Кинг-Уильям, открытым Джеймсом Россом. Этот массив суши – пусть плоский, покрытый льдом, продуваемый ветрами и притягивающий молнии, как они теперь знали, – все же защитил бы корабли от посланного дьяволом постоянного северо-западного арктического ветра, метелей, мороза и бескрайнего глетчерного морского льда.
Блэнки никогда прежде не видел такого льда. Одним из немногих преимуществ пакового льда – даже если ваш корабль вмерз в него, точно мушкетная пуля, выпущенная в айсберг, – является то обстоятельство, что пак дрейфует. Корабли, с виду неподвижные, на самом деле движутся. Когда в тридцать шестом году Блэнки служил ледовым лоцманом на американском китобойце «Плурибус», зима с ревущими снежными бурями наступила двадцать шестого августа, застав врасплох всех, включая бывалого одноглазого капитана, затерев корабль льдами в Баффиновом заливе в сотнях миль от залива Диско.
Следующее арктическое лето выдалось скверное – почти такое же холодное, как нынешнее лето 1847 года, когда лед так и не растаял, воздух не прогрелся и ни птицы, ни другие представители местной фауны не вернулись, – но китобоец «Плурибус» вмерз в предсказуемый паковый лед и более семисот миль дрейфовал с ним на юг, пока наконец в последних числах августа они не достигли полосы ледяных потоков и не умудрились пройти через моря «сала», узкие каналы и так называемые полыньи (таким словом один русский капитан, знакомый Блэнки, обозначал трещины во льду, открывающиеся прямо у вас на глазах) в чистые воды, откуда двинулись на юго-восток, в гренландский порт, чтобы встать на ремонт.
Но здесь на такое рассчитывать не приходилось, знал Блэнки. Здесь, в этом поистине богом забытом белом аду. Этот паковый лед, как он говорил капитанам год и три месяца назад, больше походил на бескрайний глетчер, принесенный течением с Северного полюса. И здесь – где к юго-западу от них простирались по большей части неисследованные территории канадской Арктики, а полуостров Бутия находился вне досягаемости к востоку и северо-востоку – не наблюдалось никакого настоящего дрейфа льда, о чем постоянно говорили показания солнечных и звездных секстантов, – только тошнотворное вращение по кругу с длиной окружности в пятнадцать миль. Словно мухи, наколотые на штырьки одного из металлических музыкальных дисков, которыми никто в кают-компании уже давно не пользовался, они совершали бесконечное круговое движение, снова и снова возвращаясь к исходной точке.
И этот паковый лед больше походил на сплоченный прибрежный лед, или припай, – только здесь, в открытом море, он имел толщину от двадцати до двадцати пяти футов вместо трех, обычных для припая, и при такой толщине льда капитаны не могли поддерживать в открытом состоянии пожарные проруби, которые все затертые льдами корабли держали открытыми всю зиму.
Этот лед – этот порожденный дьяволом глетчерный лед с полюса – даже не позволял им похоронить своих мертвецов.
