Николай Переяслов - Перед прочтением — сжечь!

Я болезненно застонал и проснулся.

На улице было ещё темно, в окна сочился призрачный серый свет приближающегося утра, который время от время озаряли какие-то отдалённые жёлтые всполохи. «Это догорает моя школа, — пришла откуда-то не вызывающая сомнений мысль. — Моя родная средняя школа № 35». Не знаю, почему, но я был абсолютно убеждён, что именно так всё и есть. Как и то, что случившееся во сне с Лёхой и Шуриком — тоже правда. Почему? А Бог его знает. Просто откуда-то знал, и всё.

Встав со своего импровизированного ложа, я осторожно прошёл между штабелями книг ко входу в подвал и щёлкнул для пробы выключателем. Помещение наполнилось светом. Я немного повеселел и, найдя под столом слегка помятый электрический чайник, воткнул его вилку в розетку. Минут через десять вода в нем зашумела, из-под крышки начали вырываться нервные струи пара и, выдернув провод, я присел к столу. Засыпав в небольшой фаянсовый заварник хорошую горсть чая, я дал ему несколько минут настояться, потом два раза «переженил», переливая из заварника в чашку и обратно, и, наконец, приступил к чаепитию.

По подвалу поплыл душистый аромат, вдыхая который, почти невозможно было думать о чём-то выходящем за рамки картины Перова «Чаепитие в Мытищах». Любимый напиток приятно согрел мои внутренности, успокоил нервы и наполнил душу если не покоем, то хотя бы относительным успокоением. Спать больше не хотелось и, будто под каким-то гипнозом, я протянул руку к стопке отбракованных из-за каких-то мелких дефектов и потому оставшихся не упакованными в пачки книжек и взял первую подвернувшуюся из лежащих. Это оказался один из самых первых и самых, на мой взгляд, психологически достоверных романов Кинга — «Кэрри», в котором шла речь о том, как у американской школьницы в результате острейшей психологической драмы открылись парапсихические способности и, мстя в шоковом состоянии за причиненную ей боль, она уничтожает практически весь свой город.

Машинально открыв книгу, я прочёл первую строчку, потом вторую, и даже не заметил, как погрузился в чтение. Зачем? Ведь я уже читал эту вещь, и притом сравнительно недавно… Однако взгляд всё скользил и скользил по строчкам, словно лыжник по накатанной лыжне, и я бы, наверное, так и дочитал роман до самого конца ещё раз, если бы не запнулся об одно второстепенное, как может сперва показаться, место. Я имею в виду одно из «свидетельских показаний», которые некая миссис Кора Симард якобы давала Комиссии штата Мэн в ходе расследования всего совершённого Кэрри. Кинг любит вводить в ткань своих произведений страницы различных псевдодокументов, придающих правдоподобие самым невероятнейшим из его выдумок. И вот, закончив отвечать на задаваемые ей вопросы, женщина в конце собеседования не выдерживает и сама обращается к Комиссии с вопросом:

— Что будет, если Кэрри такая не одна? — с откровенным испугом спрашивает она почтенных специалистов. — Что будет с нашим миром?..

Читая роман в первый раз, я как-то не особенно задержался на этом эпизоде, а точнее, я зафиксировал его в своем сознании, но только как предупреждение о том, что персонажи типа Кэрри скоро могут стать массовыми и принести с собой угрозу миру. А перечитывая это место теперь, я вдруг подумал, что в результате всё большего воздействия радиации и геноизмененных продуктов на человечество появление людей со способностями Кэрри действительно перестаёт быть фантастикой, но спасение мира заключается не в том, чтобы найти от них защиту, а в том, чтобы научиться жить, не причиняя им боли. Потому что, если реакция обычных людей на окружающую их жестокость была ему практически не опасна, то ответные действия на причиненную им обиду людей, подобных Кэррри, могут грозить миру полным разрушением…

Отложив книгу в сторону, я встал со стула и потянулся. Затёкшие от сидения мышцы слегка побаливали, зато в желудке раздавалось здоровое голодное урчание, и я подумал, что было бы неплохо чем-нибудь подкрепиться. Я посмотрел на наши окна-амбразуры и увидел, что на улице уже давным давно рассвело. Часы мои опять шли в правильную сторону, но который сейчас был на самом деле час, я не знал, так как Бог знает, какую бездну времени они успели отмотать в обратном направлении до того момента, пока «остепенились». Но, впрочем, это и не имело значения. Я уже понял, что наши рабочие не придут ни сегодня, ни завтра, а потому спокойно запер подвал, забрал с собой ключ и отправился завтракать.

Выйдя на улицу, я потянул в себя носом воздух и поморщился. Обоняние уловило ощутимый запах недавней гари, в котором смешивались оттенки горелого дерева, резины и чего-то бензинового. В подсознании мелькнула какая-то нечеткая мысль про мою школу и мою квартиру, но я даже не успел её толком зафиксировать, а потому и не понял, о чём она мне сигнализировала.

Памятуя о своих бесплодных вчерашних поисках столовой, я сразу же пошёл в ближайший гастроном и купил там себе мягкий белый батон, пакет кефира и плитку белого пористого шоколада. Этот шоколад был единственным импортным продуктом, который я себе разрешал — причём вовсе не потому, что я не мог себе позволить этого по соображениям экономии, а потому, что я решительно не хотел становиться таким, как американские мужчины. Я ведь помню, как 11 сентября 2001 года, когда на весь мир шла прямая трансляция самолётных таранов манхэттенского Торгового центра, я был поражён не столько фактом всего того, что тогда происходило на моих глазах, сколько самим внешним видом мечущихся на экране американцев. По-видимому, обычно нам показывают лишь тщательно отфильтрованные материалы, в результате чего мы видим на улицах штатовских городов сплошь подтянутых, по-ковбойски сложенных сухощавых мужчин, не имеющих ни единой складочки лишнего жира, а тут я увидел кадры, в которых на фоне рушащихся небоскребов бегали не просто толстые, но страшно расплывшиеся к талии, и оттого напоминающие собой громадные ромбообразные поплавки, мужики со свисающими на плечи щеками, каких мне у нас в России и встречать-то сроду не доводилось. Именно после этого я начал обращать внимание на попадающиеся мне в газетах статьи, рассказывающие о том, что на Западе практически нет безопасных для человека продуктов, и что угроза нашему здоровью исходит вовсе не от одних только «ножек Буша». Оказывается, во всех этих гамбургерах, чизбургерах и прочей подаваемой в «Макдоналдсах» разогретой фигне нет практически ничего, кроме геноизменённой сои, потребление которой ведёт человека в лучшем случае к большому избыточному весу, а в худшем (и это, к сожалению, происходит намного чаще, чем этого хотелось бы) — ко всякого рода заболеваниям, включая сюда и раковые опухоли. По правде говоря, я и раньше подозревал, что, посылая товары на российский рынок, Америка руководствовалась прежде всего принципом «На тебе, Боже, что нам не гоже», но я не думал, что они травят этой же гадостью и самих себя. И вот — хроника крушения башен торгового центра помогла мне увидеть, каким я могу стать, если буду лопать их гамбургеры и хот-доги, запивая все это «Пепси-колой» и «Спрайтом». А потому я сидел теперь во внутреннем дворике одного из домов на вкопанной возле его подъезда деревянной скамейке, пил своё молоко с батоном да читал выползающие из-под моей задницы надписи, врезанные ножом в поверхность доски представителями различных поколений молодёжи. Прямо подо мной (я прочитал это, когда ещё только садился) было вырезано традиционное для семидесятых годов уравнение «Ленка + Серега = любовь», рядом с которым кто-то красиво выцарапал контуры электрогитары и английское слово «Beatles», далее следовала высеченная чуть ли не топором эмблема «ДМБ-84», под которой летел раскрытый парашют с буквами «ВДВ», потом одна примерно над другой шли три строки, сообщавшие, что «Тут пили Аршак и Миха», что «Нет жизни без зоны» и что «Цой — жив», следом за которыми красовалось объявление: «Кто хочет трахаться — приходи сюда каждый четверг в полночь». Над этим объявлением можно было разобрать слово «кумар» и какие-то начатые, но недописанные знаки, а на самом краю скамейки, словно приговор, стояло чёткое: «Ельцин — сука».