Ирина Лобусова - Монастырь дьявола

– Мой мальчик умер 40 лет назад… Мой маленький мальчик… Он был таким добрым, таким красивым… Я не хотела бы увидеть его здесь… Что вы хотите от меня? Что вам надо? Уничтожьте меня, вырвите, как дерево, из земли! Я 40 лет распутничала с чертями! Я извела и уничтожила сотни людей! Сварила их живьем в своем котле! Я много раз поднимала бури и снегопады, вызывала туманы и лютый мороз, устраивала пожары! Я хотела бы спалить весь этот город дотла! Спалить, чтобы не осталось от него даже стен! Даже горстки пепла! Будьте вы прокляты! Прокляты…..

Голова ее бессильно свесилась на грудь, на губах обильно выступила кровавая пена. Женщина замолчала. Все одновременно посмотрели на врача. Тот быстро приблизился к ней, пощупал пульс на шее, посмотрел зрачки.

– Обвиняемая лишилась сознания, но она жива, – голос врача дрожал так сильно, что с трудом можно было разобрать слова, – продолжать допрос сегодня невозможно. Следует отложить на несколько дней.

Инквизитор повернулся и тяжелой поступью вышел из комнаты. Все подобострастно поспешили следом за ним. Подойдя к обвиняемой, палач грубо пнул ее в плечо. Тело женщины упало вниз, лицом на пол, и осталось лежать так – в неудобной позе, с опавшими вдоль тела руками.

2013 год, Восточная Европа

Профессор Славский перевернул последнюю страницу рукописи, и замолчал. Он быстро встряхнул головой, пытаясь отогнать от себя чудовищную картину.

– Протокол этого допроса заканчивается на том, что обвиняемая потеряла сознание от пыток. Продолжения нет. Насколько я понимаю, продолжения не было и в жизни. Инквизитор услышал достаточно. От нее услышали то, что хотели.

– Невозможно поверить, чтобы человек в здравом рассудке мог такое наговорить… А, главное, поверить в подобное!

– Она не была в здравом рассудке. Ведь Марта Бреус ясно написала, что от пыток, от боли она потеряла рассудок, помешалась. Сошла с ума. Каждое из ее слов – бред сумасшедшей, это ясно и не врачу. И эта трагедия (истязания больной старой женщины) внушает ужас и глубокую жалость.

– Я не верю, что это могло происходить на самом деле! Разве те, кто ее допрашивал, не видели, что от пыток она сошла с ума?

– А вот это им было все равно. У мужчины, попавшего в руки инквизиции, еще были шансы спастись. У женщины – нет. Ни одного шанса. За всю историю существования инквизиции ни одна женщина не спаслась от костра. Женщина, попавшая в инквизиционные застенки, знала, что ее ждет только одно из двух: смерть от пыток или костер. Третьего не существовало. Впрочем, если женщина вела себя хорошо, то есть подтверждала все обвинения, давала такие нелепые показания, обвиняла всех знакомых, и побольше, то к ней, по решению инквизитора, могли проявить особую милость: задушить перед костром и не сжигать заживо.

– Это ужасно.

– Да, это ужасно. Известны случаи, когда мужчины сами убивали своих жен, дочерей, матерей, сестер, если знали, что им грозит преследование инквизиции. Убивали, чтобы спасти любимого человека от страданий и выдавали инквизитору труп. Внизу рукой Марты Бреус есть приписка о том, что обвиняемую Урсулу Браун «отпустили на волю» летом в присутствии большого числа народу. Сожгли живьем на площади.

Между ними повисло тяжелое молчание.

– Вы не смотрели другие документы по инквизиции за этот период в архиве? Не выясняли, что это за отец Карлос Винсенте? Откуда он взялся?

– А вот это как раз то, что я попрошу сделать вас, молодой человек. Я попрошу вас пойти в архив и посмотреть все, что вы найдете об инквизиторе Карлосе Винсенте, а потом рассказать мне. Я уже выписал вам специальный пропуск (порывшись в карманах, профессор протянул ему какую-то бумагу). К сожалению, я сам не могу это сделать. У меня нет времени. Я слишком занят работой, лекциями, книгой. А у вас, молодой человек, это единственное дело – выяснить все, что только возможно, об отце Карлосе, о том, как он был связан с Мартой Бреус (а я не сомневаюсь, что такая связь существует), и с вашей историей. Я чувствую, что ключ ко всему, главный ключ хранится именно в этой загадке древности. И отец Карлос – одно из главных действующих лиц. Марта Бреус не даром упоминает его так часто. Итак, вот первое, что следует делать. Разгадка не в современности, а в том периоде жизни Карлоса Винсенте, когда на этих землях он исполнял обязанности инквизитора, и вот здесь (профессор хлопнул рукой по рукописи). Вы занимайтесь поисками, а я тем временем попытаюсь поскорее перевести оставшуюся часть. Да, и еще. Знайте: с этого момента у вас есть союзник!

Он не мог скрыть свой скептицизм:

– Откуда вы знаете, что я не украл эту рукопись? Откуда вы знаете, что можете мне доверять?

– Я знаю это по двум признакам, – не растерялся Славский, – Во-первых, я читал хотя бы часть рукописи. Вы помните, что было написано в самом начале? Тот, в чьи руки попадет рукопись, будет чист сердцем. Может быть, вы не поверите моему суеверию, но если дух решает отдать кому-то такой драгоценный и важный предмет, то выбирает этого человека по определенным признакам. И я считаю, что один из этих признаков – чистота сердца. Вы получили такой важный документ потому, что сердцем чисты. А во-вторых… Я знаю, кто вы. Я узнал все о вас. И об истории вашей семьи.

– Замолчите! – он отшатнулся так, будто Славский его ударил.

– Я не хочу ничего плохого, и тем более не хочу причинить вам боль! Просто я узнал, и… И подумал, что ваша трагедия – одна из причин, по которой….

По которой…. Прислонившись к стене чердака, он прикрыл глаза рукой.

2009 год. История главного героя

Пенистая полоса возле кромки бассейна… Дождь…

– Папа! Смотри! Он плывет! Смотри! Папа!

Он плывет. Навсегда.

Взмах ресниц и легкий запах мускуса… Облако изысканных духов любимой женщины, наполняющих радостью… Прядь волос, упавшая на ее плечо… Изящный поворот головы, и в глазах – бесконечное море, в темных и немного усталых, и оттого – пряных и теплых, море, сбивающее с ног, от которого хотелось кричать, только кричать… Протянуть руку, чтобы ощутить реальность существующего тела… Он прожил столько лет, не зная единственно верного определения любви, чтобы потом, впоследствии, совершить открытие… Единственное определение любви: это протянуть руку и легонько коснуться любимого человека. Просто прикоснуться кончиками пальцев. И никогда, никогда, никогда не знать собственной руки, безнадежно улетающей в пустоту…

Он ревновал ее даже к тени, и когда она смеялась над его страхами, становился мрачнее тучи, тихо ненавидя ее за это. Ненавидя за всплеск жизни и за то теплое чувство, возникающее с ней рядом, без которого уже не мог обойтись. Иногда у них бывали скандалы. Иногда она вспыхивала, как пороховая бочка, с неистовым темпераментом высказывая все, что накопилось на сердце, и он в свою очередь говорил ей горькие, ранящие слова, пытаясь поразить глубоко, поранить, задеть ее несокрушимую смелость, а потом – заключить в кольцо своих рук и целовать лицо, целовать ее губы, пряные и терпкие от пролитых слез. Позже, много позже он готов был видеть ее с любым мужчиной. Изменяющей, смеющейся, чужой – с первым, третьим, седьмым…. Он готов был на все, только бы это определение единственной любви еще оставалось в силе. И он мог бы протянуть руку – и легко прикоснуться к ее коже рукой. Он пошел бы на все. Он был бы способен на все. Он отдал бы последний клочок собственной кожи… Именно тогда, когда его рука, мечтающая прикоснуться к ней, улетала в пустоту…И приходила ясность, опасней любого яда: всегда. Теперь – так будет всегда.