Лорен Оливер - Неупокоенные

– А письмо? – выпалил Трентон, и Джо застыл на месте.

– Как… как ты узнал про письмо? – Лицо Джо было белее снега, когда он обернулся. – Кто тебе сказал?

Трентон не ответил. Он не знал, что сказать, не мог ничего придумать. Старик дрожал как осиновый лист. Он схватился за стул и почти упал на него.

– Что с вами? – обеспокоенно воскликнул Трентон.

– Давление, – спокойно сказал Джо, – я ведь уже старая развалина. Водички не принесешь?

Трентон пошел к кувшинам с водой и льдом, которые Минна аккуратно выстроила в ряд для гостей, налил стакан и передал Джо через стол. И потом сел сам.

– Спасибо, – сказал старик, но не стал пить, а только крутил стакан в руках. Через минуту он наконец заговорил: – Я от него избавился. Я подумал, что это правильно. Это было ужасное зрелище… Кровь повсюду, мозги на стене… – Он помотал головой. – Даже если знаешь причину, легче не становится. Что бы люди там ни говорили.

– Причину чего?

Джо нахмурился.

– Почему они так поступили.

И вдруг Трентон все понял. Он думал, что расследует старое дело об убийстве, но все оказалось гораздо печальнее. Как будто он разрыл старую могилу, в которой кто-то однажды похоронил свое несчастье.

– Так это было самоубийство… – проговорил Трентон.

Джо оперся на стол ладонями и встал.

– Мой отец повесился, когда я был еще пацаном. Мать говорила всем, что у него лопнул сосуд в мозгу. Аневризма. – Он снова помотал головой. – Когда ты знаешь об этом, тебе не легче. А только хуже… Ну да, не стоило, наверное, сжигать письмо – это ведь было не мое дело.

Трентон еще долго сидел в столовой, думая о слишком частых «конференциях» отца, про письма и открытки от Адрианы, на которые он так и не ответил; о мужчине, болтающемся в петле, и его жене, которая лгала всем о причине его смерти, потому что ей было за него стыдно. И о женщине без лица. Он думал о том, как время давит на всех них, как толстый слой снега на крышу.

Пришло время, подумал он, чтобы похоронить отца и оставить призраков в покое.

Элис

– Не уходи! – Да, я знаю, что Сандра раздражала меня все это время и что я всеми силами пыталась игнорировать ее, но теперь я умоляла ее остаться. – Пожалуйста, не уходи!

– Все, вытаскиваете меня отсюда? – Голос Сандры звучал все тише, как будто она была уже не здесь. – Как чертовски вовремя!

– Не оставляй меня! – Я ненавидела себя за эти слова, но ничего не могла с собой поделать – она стала частью меня, моей второй половиной. После ее ухода меня никто не услышит! Это как вообще не существовать, только еще хуже. Одиночество. Уокеры разъедутся по домам, а я останусь здесь. Одна. С распахнутыми дверями, как открытым ртом, замороженная в морозильной камере, вечно блуждающая во тьме пустых шкафов и комнат без возможности сбежать…

– Тебе надо отпустить прошлое, Элис. В этом вся соль. Просто отпусти.

– Скажи мне как! – кричала я. – Как это сделать?! Я готова слушать тебя!

Тишина.

– Сандра! Сандра! Ты здесь?!

Ответом мне была пустота. Как будто все мои кости – каркас, поддерживающий меня, – исчезли. Я стала чем-то совершенно бесформенным. А потом – опять тошнота, болезненность и жгучее чувство одиночества, словно все хорошее в этом мире ушло навек.

Все тайное становится явным.

Она была права: старые преступления раскрыты, любопытство удовлетворено, а правда всплыла наружу.

Как я могла быть такой слепой? Я ведь все это время наблюдала за Сандрой, как толстый ленивый кот за солнечным зайчиком. До того как она пришла ко мне.

Но я ничего не чувствовала, кроме медленного течения времени. Я ведь помнила, как она умерла, видела, как она в последний раз дралась с Мартином, как она долго топила свое горе в стакане – раз за разом наполняя его, видела, как ее рвало, видела кровь у нее на губах.

Я видела как Сандра заряжает пистолет. Я не могла не видеть. Мы не выбираем, на что смотреть.

Но то, что было потом… Неужели я была настолько счастлива, что она идет ко мне, прорезаясь через толщи моего нового тела, что не замечала ничего вокруг?

Я смутно помню приехавших полицейских и людей, которые через некоторое время пришли распродавать ее имущество.

Но вот Джозефа Коннели я не заметила. Малыша Джо, которого я видела рядом с матерью на похоронах его отца. Не увидела сходства с отцом: чуть крючковатый нос, волевой подбородок и немного оттопыренные уши.

Джозеф Коннели. Сын Томаса.

Я ошибалась. Во многом.

И теперь была готова сказать Сандре: «Ты была права».

Томасу: «Я прощаю тебя».

А нашей малышке, которая росла внутри меня как маленький цветочек: «Прости меня! Господи, мне так жаль! Прости…»

Но это были всего лишь слова. Тяжелые слова. Они как камни падали вниз.

Все истории когда-то заканчиваются.

Кэролайн переоделась в джинсы и легкий свитер, стерла макияж и собрала волосы в хвостик. Должно быть, она успела где-то перехватить рюмку-другую, судя по тому, как блестели ее глаза.

– Трентон, ты готов? Взял урну?

– Она у Минны, – отозвался Трентон, – я собирался…

Он замолчал на середине предложения – на кухне хлопнула дверь, и в столовую ворвалась Минна – на лице ни кровинки, все руки в грязи.

На солнце наползала тень – все погружалось во тьму: дом, комнаты, мой разум. Конец близок.

– Быстро, пошли со мной! – сказала Минна не матери, не брату, а Дэнни. – Я… я кое-что нашла… Господи боже!

– Что ты нашла? – спросил Трентон.

Минна стояла, пошатываясь и держась за дверной косяк.

Слово, которое она произнесла, ударило меня сильнее, чем если бы все двери в доме разом захлопнулись. Так страшно и больно мне еще никогда не было.

– Ребенка.

– Что?! – воскликнул Дэнни.

– Ребенка, – повторила Минна, сглотнула и резко откинула волосы назад, оставив на щеке пятнышко от грязи. Как слезу. – Ребенка в коробке.

Часть XI

Кухня

Элис

Мебели на кухне уже не было. Даже Паучка упаковали и увезли. И только камин стоял одиноко, как огромный распахнутый в крике рот. Хлопок даже здесь нашел щель в окне, и белые хлопья катались по полу.

Некуда было ее положить. Только на кухонную стойку.

Одеяло наполовину истлело и было поедено насекомыми, от него осталась лишь рваная тряпка. Коробка осталась почти нетронутой – лакированное темное дерево выдержало испытание временем. На крышке даже были до сих пор видны мои инициалы, хотя в других местах краска почти сошла. Я помню, коробочка была желтой с узором из цветов сирени. Мама подарила мне ее на день рождения в семнадцать лет. Я хранила там свою летнюю шляпку, украшенную кружевом, тонким, как паутинка, и пахнущую лавандовой солью.