Адам Нэвилл - Номер 16

— А вы Эйприл, наш второй особый гость на сегодняшний вечер.

Женщина протянула пухлые руки с короткими пальцами и взяла Эйприл за плечи, затаскивая в жаркую, насыщенную восточными ароматами квартиру. Когда Гариет отступила в сторону, взгляду открылась загроможденная мебелью и забитая народом гостиная.

Ароматические палочки, закрепленные на деревянных подставках, курились по всей большой комнате. Они стояли рядом с готическими подсвечниками на громоздящихся горами книгах и на стеклянных шкафчиках, которые были набиты колодами Таро, благовониями, индийскими украшениями, магическими кристаллами, маленькими шкатулками и резными статуэтками.

— Входите, входите же. Вина? — говорила женщина. — Харольд Рэкам-Аттертон уже здесь. Насколько я понимаю, вы с ним разговаривали. Мы все так взволнованы вашим приходом. Мы так рады.

Малюсенькие серые глазки широко раскрылись в новом приступе воодушевления.

Эйприл никак не могла оторвать взгляд от унизанных кольцами пальцев хозяйки. Ногти у нее были отращенные, но при этом все разной длины и желтые на концах. Как будто ощутив ее пристальный взгляд, руки спрятались.

— Да, спасибо. От вина я бы не отказалась, — нервно проговорила Эйприл.

Ее протащили между тремя мужчинами с длинными и жидкими седеющими волосами. От одежды этих джентльменов пахло сыростью и потом.

Остановившись перед маленьким столиком, громадная женщина налила в стакан дешевого красного вина.

— Сейчас же поймаю Харольда и приведу его сюда.

Где-то в глубине высокого, полного энтузиазма голоса Эйприл уловила дрожащие истерические нотки.

Из заляпанного чем-то магнитофона, стоявшего на деревянном стуле рядом с выходом на кухню, неслась странная смесь разухабистого джаза с григорианским хоралом и индустриальным механическим клацаньем. Рядом о чем-то шептались два молодых лысеющих человека с напряженными лицами. На обоих были шерстяные тренчкоты и армейские ботинки до колена по моде некой уродливой субкультуры, которой Эйприл не понимала и сомневалась, что когда-либо поймет.

Однако сама квартира была удивительно просторной для такого типа многоквартирного дома, наверное, она предназначалась для большой семьи. Эйприл заметила даже лестницу на второй этаж. Между ободранной мебелью, темными книжными шкафами, засушенными цветами в амфорах и старыми снимками, закрывавшими стены, Эйприл разглядела остатки изначального декора — истинно британского, совершенно в духе семидесятых. Кое-где между безделушками и разномастными рамочками для фотографий проглядывала водянистая желтая краска. На ней виднелась черная россыпь грибковых спор. Эйприл даже ощутила за восточными ароматами их влажный гнилостный запах.

В гостиную набилось по меньшей мере пятнадцать человек, занявших все свободное пространство на полу. Гости, по-видимому, старались приодеться по случаю вечеринки в старомодные костюмы. На двух мужчинах, стоявших за диваном, были цилиндры, и Эйприл заметила тянущиеся из жилетных карманов цепочки часов. Все представители сильного пола явились при галстуках. Но, несмотря на сознательные попытки выдержать стиль ретро, в целом общество выглядело сборищем оборванцев. Костюмные пиджаки в грязных пятнах, штанины брюк слишком коротки, линия талии слишком высоко, платья заношены до дыр. Все гости казались либо слишком толстыми, либо неестественно худыми. И, боже, какие у них были зубы! В серых пятнах, желтые, как будто никогда не знавшие зубной щетки, кривые, проваленные внутрь или торчащие наружу из запавших или безгубых ртов. Британские зубы. Эйприл даже стало интересно, как этим людям удалось обрести столь выдающиеся улыбки. У нее не было привычки оценивать людей по внешнему виду, однако она еще никогда в жизни не наблюдала общества, состоявшего из одних поразительных уродов.

Неряшливость в одежде и пренебрежение услугами парикмахера можно было бы списать на эксцентричность, потому что все они, без сомнения, были эксцентриками, однако же Эйприл подозревала иную причину: они намеренно вставали в оппозицию ко всему, что считалось эстетичным и было приятно взгляду. Эти люди простирались вширь или иссыхали, не считаясь со вкусами окружающего мира. Создавалось впечатление, будто они намеренно превратили свои фигуры в гротескные. Каждый мог бы считаться живым воплощением персонажа Феликса Хессена, сошедшего с гуашей и набросков тушью.

Три из пяти присутствующих дам сидели рядышком на кушетке. Все они были средних лет, их лица, раскрашенные словно у оперных персонажей, закрывали вуали. Тщедушные тела были облачены в длинные траурные платья, которые вызывали ассоциации с Первой мировой. Высокие кружевные перчатки с полупальцами выставляли напоказ первые фаланги с длинными ненакрашенными ногтями. Четвертая женщина, постарше, надела мягкую зеленую шляпу с обвисшими полями, которые скрывали почти все лицо. Пожилая дама утопала в кресле, словно маленькая девочка, ее голова замерла в нелепом аристократическом повороте. Как только Эйприл встретилась с последней взглядом, из тонкогубого морщинистого рта вырвался резкий, неестественный смех. Эйприл так и не смогла определить его причину. Затем старушка вздернула подбородок и снова застыла в угрюмом царственном молчании.

Гариет возвращалась, проталкиваясь между потертыми пиджаками и всклокоченными головами, раздвигая частокол тонких ног. За ней следом катился жирный пожилой человек — Харольд, как предположила Эйприл. Толстые линзы в коричневой пластмассовой оправе раза в четыре увеличивали глаза, голова у него была крупная, розовая и лысая, если не считать кольца тонких белых волосков, которые спускались на плечи засаленного парадного пиджака.

— А-а-а-а-а, — протянул Харольд, продемонстрировав десны с редкими зубами.

От его затхлого дыхания Эйприл сделалось дурно, едва не затошнило. Казалось, его маленький рот кишит бактериями. Несколько сохранившихся зубов были цвета нечищеного арахиса.

— Кровная родственница той, которую овеяло присутствием величайшего гения в истории искусства, посетила наше собрание. Вы такая же редкость, как документы с его подписью, моя дорогая. Однако мы должны направить вашу жажду познаний в верное русло. Чуть позже я с удовольствием покажу вам мою собственную скромную работу по теме. Я трудился над ней пятнадцать лет и теперь охарактеризовал бы как критическую оценку художественного видения Хессена через сновидение, с целью предположить, что могут представлять собой исчезнувшие картины.

— Мы издаем книгу через наше общество, — сообщила Гариет с таким восторгом, что все ее тело всколыхнулось. — Иллюстрацию для обложки нарисовал один из наших членов. Сегодня я покажу пробный тираж. Книга в твердом переплете будет стоить девяносто фунтов. С автографом!