Дарья Бобылёва - Забытый человек

Вера руками всплеснула, а сама заливается:

– Ведьма ты чертова!..

Полезла за печку и достает рубашечку маленькую, белую. Пава ее увидела, ручками забила, засмеялась. А Вера и рассказала, как ходила на Русальную неделю у беленьких ребеночка просить, они же и сами подкидывают, думала – может, так дадут. И увидела на ветке люльку из бересты, а в ней младенчик в рубашечке – хорошенький, улыбается. Вера про все забыла, люльку схватила – и бежать. А дома рубашечку спрятала, потому что беленькие без одежды своей уйти не могут, и полыни под пороги насовала, чтоб в дом не зашли…

Надела Вера на Паву рубашку, а ткань тянется, до самых коленок дошла. Пава прыгает, радуется, бормочет что-то по-своему. Любанька выдохнула, к стенке прислонилась – думала ведь, что ни за что ей Веру не уговорить, раз та три года держалась.

Вера к ней повернулась и говорит:

– А ты за мной не ходи, ведьма. Мое дело, поняла?

– Поняла.

И Вера вдруг Любаньку обняла, поцеловала, мокрое на щеке осталось. А Пава еще и за плечо Любаньку зубами прихватить успела.

Ушли они, дверь хлопнула. Любанька рассказывала – сначала тихо было, а потом вдруг зашумело на улице, закликало, точно птицы слетелись, топот поднялся. Прошумело мимо дома слева направо – к лесу, значит, – и снова стихло. И собаки залаяли вовсю, а до этого сколько дней сидели, в будки забившись, и поскуливали только.

Врала Любанька или нет, а только пропали в ту ночь и Вера, и Пава. Все Стояново потом обыскали, когда осмелели – в лес пошли искать, а потом и милицию вызвали. Ни следа не осталось, только кофта Верина, вязаная, у самой опушки валялась, в малиннике. Куда обе делись – никто не знает.

Больше никто на Русальную неделю не безобразничал. А Любанька до самой своей смерти накануне Троицына дня стол накрывала, двери распахивала и окна настежь. Говорила – сестру свою названую с племянницей в гости ждет.

3.

Обдериха

Эта история случилась, когда в Стоянове местных и не осталось почти, одни дачники. Все в город рвались, а городские наоборот – приезжали, восхищались и скупали просевшие дома. Место хорошее, река, доехать нетрудно. Сломают дом – дачку построят, кто деревянную, кто кирпичную. А кого особо к деревенской жизни тянуло – старый дом подновят и живут, к корням, значит, припадают.

Парень один, Шурик, чуть не каждое лето в Стояново к бабке ездил. Байдарка у него тут своя была, велосипед, удочки. Потом вырос, женился, дом бабка ему завещала. С одним условием только – чтобы он баньку, что за домом в лопухах и крапиве стояла, не трогал. Сто лет банькой никто не пользовался, не видать из-за зелени, а старушка уперлась: не ломай, пусть ее. Шурик покивал и забыл.

Померла бабка. Шурик с женой, Инной, дочку маленькую в городе с теткой оставили и приехали хозяйство осматривать. Хороший дом, по соседству от Любанькиного стоял, только Любаньки к тому времени не было уже давно. Выкосил Шурик двор – ну и, конечно, в баньку уперся. Приземистая, крохотная, как в ней мылись – непонятно. Зашел внутрь – темно, доской гнилой пахнет. Шурик по стене рукой провел – и прямо у двери за щепу зацепился, кожу рассекло, капнуло кровью на пол. Шурик разозлился – а мужик он здоровый был, – дверь ухватил, пошатал да и выломал. Жена кричит:

– Чего это ты там крушишь?

– Баньку ломаю. Сауну сделаем, финскую.

Денег на сауну у Шурика, конечно, не было, но он все равно размечтался, как в сухом жаре нежиться будет. И тут вдруг померещилось ему странное – будто прыгнул на него кто-то со спины. И плечи сдавило, и живот, точно сдавили крепко, и в груди екнуло. Испугался Шурик, что это ему от духоты и гнили с сердцем нехорошо стало, вышел побыстрее на свежий воздух – прошло.

Решили Шурик с Инной, что оформят все, денег накопят, а на будущую весну приедут сюда, дом подновят, цветник разобьют – в общем, наведут порядок.

Когда в город возвращались – все в багажнике постукивало что-то. Жена Шурика думала, что это банки с унаследованными от бабушки соленьями поставили неплотно, переживала – разобьются еще, все загадят, и огурцы жалко, специально для них бабуля закатывала.

Приехали, стали вещи разбирать – банки целы. Зато внутри багажника обшивка в двух местах изодрана, будто когтями. Решили – может, кот запрыгнул, пока машина за воротами открытая стояла.

Пошла Инна с дороги помыться – а кран вдруг фыркнул да как брызнет кипятком. Еле увернуться успела, в ванне поскользнулась и колено ушибла. Ну конечно, выговор Шурику сделала, что хозяйством пора заняться и кран наконец поменять. На том и успокоились, спать легли.

Утром приходит Шурик зубы чистить – а в ванной на полу веник банный лежит, сухой, старый совсем. Сроду они такого в доме не держали. Шурик удивился сильно, а потом решил, что это, наверное, жена из Стоянова сувенир привезла – пошутила. Схватился за веник – и чуть от боли не завопил. Веник колючий оказался, из шиповника, что ли – для особых ценителей, наверное. Надел Шурик перчатки толстые, веник в мусоропровод выкинул и на работу ушел. Думал вечером жене все про подарочек высказать, но забыл за делами.

Дочка Шурикова обычно крепко спала, тихонько. А после той истории с веником пришла вдруг к родителям ночью и мать за плечо трясет:

– Мам, мам, там ходит что-то.

Инна спросонья испугалась, вскочила, прислушалась – тихо.

– Да вот же, скрипит, мамочка. И шуршит чем-то.

Мать слушала, слушала, в коридор даже вышла – ничего нету. Только у соседей где-то вода шумит – моются. Сказала дочке, что это мыши, наверное, шуршат. Дочка насупилась:

– Мыши маленькие, а это большое…

К себе спать идти отказалась, в родительскую кровать залезла, раскинулась звездочкой, а Инне на краешке пришлось дремать.

На следующую ночь зато не только дочка проснулась, но и Шурик с женой аж подпрыгнули. Выло что-то в квартире – громко, тоскливо, с рыком, точно собака издыхающая. А Инне еще и почудилась у двери, возле шкафа, фигура бабья, костлявая и будто бы голая совсем. Моргнула – исчезло видение, на тени распалось. А тут и Шурик сообразил, что воют-то трубы в ванной. Побежал смотреть, что случилось – и в коридоре темном, на всем скаку в торец двери влетел, ванная открыта оказалась. Да еще и проскребло ему что-то по шее, может, за крючок зацепился в темноте. Шурик в ванную зашел, свет включил, в зеркало глянул – полоса кровавая до самой переносицы идет, а на шее ссадина, ровная такая, странная, будто кожу чем-то прямо срезало.

Воду включил – нормально течет. Начал умываться, и кровь в раковину закапала.

«Ха-а…» – из труб послышалось, на смех похоже, скрипучий, злой. И выть сразу перестало.

Шурик в комнату вернулся, йод с ватой искать. Жена глаза на него вытаращила, раскричалась. А Шурик увидел вдруг – на пороге листики сухие валяются, темные, жухлые, и не поймешь уже, с какого дерева были. Ногой их придавил со злости, уж очень болело у него все – в пыль листики рассыпались.